Коронованный лев
Шрифт:
— Благодарю. Не правда ли, чудесен мир, сотворенный Господом?
— Э… в общем и целом верно, — несколько недоуменно протянул Роли.
Дизак продолжал улыбаться, имея загадочный вид кота, слопавшего пресловутую канарейку.
— Это же… — проговорил вдруг некстати Огюст, но в то же время где-то позади раздался странный шум, толкотня и Огюст замолчал. Впечатление было такое, будто кто-то его куда-то тихо уволок, но я предпочел не оглядываться.
— И нет ни эллина ни иудея?.. — промолвил я.
Дизак быстро повернулся, и снова мягкий наклон головы совершенно не вязался с внутренней, но словно бы задрапированной мягким
— Вы совершенно правы. И я весьма рад тому, что мы понимаем друг друга. Оставим же вражду и прежние заботы. Нас всех ждет великий и прекрасный новый мир. Отринем прошлое — ненужный тяжкий сон!
— Но что с империей, — напомнил я, — почему не сто лет, не тысяча, почему двести?..
По лицу Дизака прошла смутная тень. Стоило ли задавать вопрос так в лоб?
— Это было бы слишком банально, вы не находите? — промолвил он, и его голос потерял чуть не половину прежней елейности, хотя тут же обрел ее снова. — А я избегаю банальностей. А также и всех ошибок прошлого. — Мне не показалось, на последних словах он сделал намеренное ударение. — А потому, давайте же забудем прошлое, не будем держать друг на друга зла — это не по-христиански, и пожмем друг другу руки!
И он действительно протянул мне руку. Несколько секунд я изучал его как некую экзотическую птицу. Но протянул руку в ответ. Разве неинтересно, какова на ощупь рука командора, даже если знаешь, что она каменная? Вокруг прокатилось какое-то шушуканье, но в сущности, было на удивление тихо.
Его пожатие было крепким, но не чрезмерно, открытым и спокойным. Что это могло говорить о человеке, которому оно принадлежало? Да в сущности, ничего.
Когда мы уже разомкнули руки, Дизак вдруг сделал шаг назад, улыбнулся и чуть подмигнул, будто хотел сказать мне на ухо нечто забавное. И так слишком пораженный, я и не подумал отстраниться, он потянулся и легко взял меня за запястье, притянув поближе — чтобы никто нас не слышал. От этого прикосновения я неожиданно вздрогнул и у меня из глаз чуть не посыпались искры. Оно казалось легким только на первый взгляд — со стороны. Окаменевшие пальцы глубоко впились в какую-то точку — такую не заденешь случайно, мимоходом, о ней надо знать. Не скажу, что ожидал подобного, но сдержаться мне удалось, возможно, как раз от изумления, я не издал ни звука. Никто ничего не заметил, похоже, он на это и рассчитывал, так как, хотя я молчал, ничего другого он мне не сделал, внешне ничем не провоцируя, только тихо и дружелюбно сказал в самое ухо:
— Не думай, что ты чего-то стоишь, щенок. Если ты еще попадешься у меня на пути, я раздавлю тебя не задумываясь. Поверь — теперь я это могу. Любым способом.
На прощанье сдавив мою руку еще крепче, так что его лицо у меня в глазах подернулось рябью и поплыло, он с тихим смешком снова подмигнул и, наконец, отпустил ее. От запястья к плечу дернулась отпущенная арбалетная стрела, руку свела судорога. Но кажется, мне снова удалось ничем нас не выдать. От желания немедленно что-то сделать со своей рукой я тоже удержался. Дизак весело склонил голову, прощаясь со мной. Я ответил легким кивком и, стараясь дышать ровнее, отошел в сторонку. Пусть думает, что хочет — что ему удалось меня напугать… Ха-ха, можно подумать, что это неправда…
— Поль? — услышал я встревоженный голос Готье и, подняв голову, понял, что чуть в него не воткнулся. — Пойдем отсюда скорее…
— В чем дело? Что?.. Вы тоже знаете?..
— И ты знаешь? — Готье, кажется, трясло. — Ты слышал, или тебе сказали?
— О чем?
— О старой Смоленской дороге… — тихо проговорил Готье мне в ухо.
— Что-о? — я огляделся, не слышал ли нас кто. Но кажется, никто не слышал.
— Диана и Рауль, они слышали, как Дизак сказал, что «добежать до Фландрии — пара пустяков — это не в Московию по старой Смоленской дороге», и рассмеялся. Брантом не понял шутки и спросил: «Что, такая старая дорога?..», но ответа, понятно, не получил, а Рауль поспешил увести оттуда Диану, пока по их лицам не стало понятно, что они поняли о чем речь. Хотя, если они и выглядели недовольными, неудивительно, они ведь ему друзьями не приходятся. А вот тебя мы перехватить не успели… Что теперь? Вы с ним деретесь?
Я помотал головой.
— Пока еще нет…
Готье испустил долгий глубокий вздох облегчения.
— Мне померещилось, или вы пожали друг другу руки?
— Не померещилось. Формально мы помирились.
— Ну вы даете… Думал, сперва небо упадет на землю.
— Ему же теперь неинтересно со мной связываться…
— Гм, ну да.
Мы уже вышли из зала. Я приостановился, наконец встряхнул несколько раз от души левой рукой, потом оттянул манжету. На запястье наливались цветом багровые отпечатки.
— Что это? — ошарашено спросил Готье.
— Мы не помирились, — ответил я. — Это был ультиматум: убирайся с дороги и останешься цел.
— Ого, — выдавил Готье и еще больше побледнел. Кажется, других слов у него не осталось.
— Но нас он пока не подозревает.
— Почему ты так уверен?
— Потому что если бы подозревал, не пытался бы напугать. Прикинулся бы, что все как обычно, и просто убил. Че-ерт, — я потряс рукой, ее все еще дергало изнутри.
— Не факт, — тихо сказал Готье. — Возможно, это была проверка. Мало ли, про какую Австралию он сам мог услышать? Или не совсем он сам.
Я мрачно посмотрел на Готье.
— Может быть и так. — Тогда я тоже вел себя не совсем так, как должен бы. Дело должно было кончиться весьма некрасивой дракой. Но при этом, почему-то, не кончилось. Черт, это никуда не годится… Но другого выхода на самом деле не было.
Хотя было бы совсем неплохо сейчас прокатиться по свежему воздуху верхом, мы все втиснулись в ожидавшую нас карету. Все, кроме Рауля, оставшегося пока в Лувре, чтобы последить немного за тем, что будет делать Дизак. Да, конечно, нам было что обсудить всем и сразу, но кто-то должен был остаться. И Рауль тут лучшая кандидатура в силу своих, как выразился, Огюст, шпионских пристрастий. А кроме того — меньшей пристрастности, чем у некоторых из нас. Отец в странном воодушевлении сам захлопнул дверцу, хотя снаружи ее пытался по всем правилам закрыть грум.
Карета качнулась на подвесных ремнях, которыми ей приходилось удовлетворяться в наш безрессорный век, и бодро покатила в ночь, гулко грохоча колесами по мостовой.
— Ну вот и началось… — зловеще проговорил Готье. Выглядел он по-прежнему зеленовато. Почему именно он? Трудно сказать. Себя-то я не видел. От Огюста давно трудно было ждать другого, да и от девушек тоже — поздней-то ночью кто угодно будет выглядеть не лучшим образом. Только отец был, похоже, не мрачнее обычного. А может быть, это только казалось.