Короткая память
Шрифт:
— Немножко, — сказал Кудинов.
Игорь Степанович налил ему.
— За тебя, святой человек! — громко объявил он. — За тебя!
— Спасибо, — поблагодарил Кудинов и пригубил рюмку.
Игорь Степанович пристально следил за ним.
— Брезгуешь? — спросил он.
— Ну что ты! — сказал Кудинов и отпил еще глоток.
— Может, компания не устраивает? — спросил Беляев.
— Компания что надо! — сказал Кудинов.
В комнату вошла Вера Михайловна, в руке она держала сковородку.
— А знаешь, отец, — сказал Игорь Степанович, — зять-то
Старик Беляев молча смотрел на них.
Вера Михайловна поставила на стол сковородку. Руки у нее дрожали.
— Ты пьян, Игорь, — сказал Кудинов.
— Правды не хочешь? — спросил Игорь Степанович.
— Потом выясним всю правду, — пообещал Кудинов.
— А зачем ждать? Я тебе и сейчас все скажу. — Игорь Степанович облокотился о стол и приблизил к Кудинову свое лицо. — Да ты же, Мотенька, хотел, чтобы я был виноват, — произнес он. — Мечтал, признайся! А почему? Да потому что, — он засмеялся, — всегда мне завидовал... Всю жизнь... Я себе все мог позволить. Молодую красавицу-жену! Дом в столице! Друзей, которых всегда сам выбирал... А ты?.. Когда-то тебя Ольга выбрала... Потом старики приютили... Захолустная школа — твой потолок... И вот эти, — он ткнул пальцем в сковородку, — вареные помои.
— Дети, — сказала Вера Михайловна. — Что вы делаете?
— Язвенник несчастный! — сказал Игорь Степанович.
После долгой паузы Кудинов произнес:
— Если б это слышала твоя сестра...
— Моя сестра, — сказал Игорь Степанович, и голос его прервался, — моя сестра никогда б не отправила меня в тюрьму. Даже если я во всем виноват, а не Терехин.
Кудинов встал.
— Постой, — сказал ему старик Беляев.
Кудинов остановился.
— Сядь, — сказал старик.
Кудинов снова опустился на стул.
— Уезжай, Матвей, — сказал старик.
— Куда? — не понял Кудинов.
— От нас уезжай, — сказал старик. — Ты нам чужой, мы тебе чужие...
— Степочка! — прошептала Вера Михайловна. — Что ты говоришь?
Кудинов сидел откинувшись на спинку стула.
Очень тихо было на террасе. Слышно, как где-то вдали стрекочет машина.
— Нет, Степан Алексеевич, — проговорил Кудинов, — никуда я от вас не уеду... Игорь ведь правду сказал, на всем белом свете были у меня вы да Оля... А теперь только вы одни остались. — Он поднял рюмку. — Ваше здоровье, Степан Алексеевич. И спасибо вам за все. — Допил водку. Положил что-то в рот. И вышел.
Степан Алексеевич не пошевелился.
И тут Игорь Степанович заплакал.
Сидел, уронив голову на стол, и бессильно рыдал, как там, на мосту, когда догорали его бежевые «Жигули».
Прокурор Иван Васильевич был у себя в кабинете.
В дверь постучали.
— Можно, — сказал прокурор.
В комнату вошел следователь Зубков. В руке он держал папку-скоросшиватель.
— Присаживайтесь, — сказал прокурор.
Зубков сел.
—
— Иван Васильевич, — сказал Зубков, — это не Терехина следы.
Прокурор посмотрел на него.
— Ну и шутник вы, Зубков, — без всякой улыбки произнес он.
— Я вполне серьезно, — возразил Зубков.
— Да перестаньте, — сказал прокурор.
Зубков растерянно глядел на него.
— Иван Васильевич, — попросил он, — да вы меня выслушайте, пожалуйста! Я же места себе не находил... Если это следы Терехина, то почему же все обломки лежат на другой полосе? Ехал он, значит, по встречной, а с «Жигулями» столкнулся на своей собственной? Абсурд же получался, верно?
Лицо прокурора оставалось непроницаемым.
— Вот, — сказал Зубков, — экспертиза нам вернула материалы. Мы ведь как рассуждали? Вот след Терехина, вот беляевских «Жигулей». Но ширина-то их — метр шестьдесят один. А потому самосвал, занявший даже сорок семь сантиметров встречной полосы, с ними бы никогда не столкнулся... Машины бы преспокойно разъехались. Вот так! — он изобразил руками. — Между ними оставалось бы еще ровно девяносто два сантиметра... Огромное расстояние. А раз они все-таки столкнулись, то это уже не Терехина и Беляева следы, а чьи-то чужие. В протоколе осмотра места происшествия мы допустили грубейшую ошибку.
— Все? — спросил прокурор.
— Признаю, что это целиком моя вина. Вот докладная на ваше имя. — Зубков достал из папки лист бумаги и положил перед прокурором. — Готов понести любое наказание. Вплоть до отстранения от работы.
Прокурор даже не взглянул на бумагу.
— Ты понимаешь, что говоришь? — спросил он.
— Вполне, — сказал Зубков.
— Да кто же это нам с тобой позволит? — сказал прокурор. — Ты бы еще вчера прямо с трибуны взял профессора под стражу.
Зубков тяжело вздохнул.
— Ситуация очень непростая, — признал он, — я понимаю... Но факт остается фактом... Это не Терехина следы. Привлекать его нет никаких оснований.
Прокурор промолчал.
— От нас же с вами ничего не зависит, Иван Васильевич, — сказал Зубков. — Гражданке Фемиде служим...
За окном послышался шум подъехавшего автобуса. Он остановился на площади, прямо под окнами прокуратуры. Открылась дверца, и на асфальт вышли несколько человек. То были гости, прибывшие на юбилей молибденового комбината. Их сопровождал председатель исполкома Фомин. Гости его окружили. Фомин показал им в сторону гор. Что-то стал рассказывать. Гости слушали его и кивали.
— Вы ведь считаете, наверное, что Зубков не человек, а машина? Ни души, ни сердца? — отвернувшись от окна, спросил Зубков прокурора. — Скажите, считаете?
Прокурор ничего ему не ответил.
— А я как подумаю об этих несчастных стариках Беляевых, так все внутри переворачивается. — Зубков сокрушенно покачал головой. — Но что же нам делать, Иван Васильевич? Беляева пожалеть — значит не пожалеть Терехина. Невиновный будет расплачиваться за чужие грехи... А разве можно такое допустить?.. Сами знаете: никогда, ни в коем случае.