Короткометражные чувства, Рубанова Наталья Федоровна

Короткометражные чувства

на обложку

Рубанова Наталья Федоровна

Шрифт:

Радищев пожал плечами… Может быть, в тот момент и надо было сказать: «Ну так выходите за меня замуж, и там посмотрим, вместе как-нибудь выкарабкаемся», — но все это казалось нелепым, несвоевременным, слишком уж ни с того ни с сего. [58] «Я осталась совсем одна», — проскользнуло в ее мыслях. [59]

«Вместо того чтобы начать писать роман, я начинаю писать дневник. Это гораздо интересней беллетристики, гораздо увлекательней», — человек, так и не снявший пальто, увлеченно записывает что-то в тетрадь и потому не видит, как в другом конце зала плачет очень красивая женщина. [60]

О. Татаринова. «Некурящий Радищев».

Л. Улицкая. «Казус Кукоцкого».

Ю.

Олеша. «Книга прощания».

— Простите вы навеки, о счастье мечтанья, Я гибну, как роза, от бури дыханья, А сердце когда-то любило так нежно, И счастье казалось таким безмятежным! [61] Человек, так и не снявший пальто, слышит пение падшей, и делает очередную запись: «Начинаю дневник вторично. Иногда мне кажется, что писание дневника просто хитрость, просто желание оттолкнуться от какого-то необычного материала для того, чтобы найти форму романа, т. е. вернуться к беллетристике». [62] — Чем печалиться, страдая,

Ария Виолеты из 3 д. «Травиаты» Дж. Верди.

Ю. Олеша. «Книга прощания».

Лучше б ты была уродом. Ты обречена невзгодам, О, красавица младая! —

поет хор глоссу, заглушая женщину, [63] и на сцену выходит гармонист в телогрейке:

— Сидит Таня на крыльце С выраженьем на лице. Выражает то лицо, Чем садятся на крыльцо! Ух!

— А может быть, я уже разучился писать? [64] — смотрит человек в пальто в одну точку и вдруг совершенно отчетливо слышит голос: «Я мечтаю о мире, в котором можно умереть ради запятой». [65]

Кристобаль де Кастельеха (15 в.), из глоссы.

Ю. Олеша. «Книга прощания».

Эмиль Мишель Чоран.

Тем временем гармонист предлагает отгадать загадку Сфинкса:

— Это что за потолок? То он низок, то высок, то он сер, то беловат, то чуть-чуть голубоват, а порой такой красивый — кружевной и синий-синий?

— Так это ж загадка для укуренных! — догадывается Триер.

Всем приносят кальян с травкой; загадка Сфинкса повторяется.

— Небо! — догадывается мистер X, получая за правильный ответ бутылку «Мадам Клико», а потом открывает органайзер и записывает: «Смерть — единственная встреча, не записанная в вашем органайзере». [66]

Ф. Бегбедер. «99 франков».

— Ах, досадно мне порой, Что Амур к тебе жесток. Ты ведь роза, ты — цветок. С кем сравнишься красотой? [67] —

вступает хор, заглушая страшный кашель Виолеты, из последних сил продолжающей петь:

— На смену всем страданьям Приходит забвенье. Лишь в мире далеком Найду я утешенье. Ах, гаснет, гаснет жизнь моя!

Альфред рыдает. Чтобы хоть как-то утешить нефункционала, потолок посылает ему в руки самое популярное пособие по самопомощи, легендарную «Дианетику»: «Прочитав эту книгу, вы узнаете: почему человек терпит неудачи, откуда берутся комплексы и страхи, что именно подрывает вашу уверенность в себе… и как с этим справиться… навсегда… стопроцентная гарантия…».

Кристобаль де Кастельеха (15 в.), из глоссы.

— У тебя, милый, линия Сатурна прервана у самой линии сердца, — изучает цыганка его ладонь. — Да… Ломка жизни от сердечного увлечения, ничего не поделаешь… Позолоти-ка ручку!

Какой-то мужчина с печальными глазами хлопает продолжающего рыдать Альфреда по плечу:

— Год назад умер мой отец. Существуют теории, будто человек становится по-настоящему взрослым со смертью своих родителей; я в это не верю — по-настоящему взрослым он не становится никогда. [68]

М.

Уэльбек. «Платформа».

— Так после смерти самая жизнь и есть, — убежденно проговорила Клавуша, развалясь в самой себе телом, [69] на что покидающий ресторан философ мимоходом заметил:

— Каждая почти жизнь может быть резюмирована в нескольких словах: человеку показали небо — и бросили его в грязь. [70]

— Да, лучше было не удивлять мир и жить в этом мире, [71] — соглашается с ним умудренный сединой драматург и тоже покидает заведение, а модный Макс Фрай строчит:

Ю. Мамлеев. «Шатуны».

Л. Шестов. «Апофеоз беспочвенности».

Г. Ибсен.

— После того как Иуда повесился, на него наконец обратили внимание. [72]

— А все похую… [73] — говорят люди, стоящие в очереди.

Мы можем воспользоваться паузой в нашем повествовании и сделать несколько сообщений. Орландо стал женщиной — это невозможно отрицать. Но во всем остальном никаких решительно перемен в Орландо не произошло. Перемена пола, изменив судьбу, ничуть не изменила личности. [74] И хотя Фрейд и увидел огромное значение фиксации на матери, он выхолостил свое открытие своеобразной интерпретацией, которую он ей дал. [75]

М. Фрай. «Книга для таких, как я».

В. Сорокин. «Очередь».

В. Вульф. «Орландо».

Э. Фромм. «Искусство любить».

А теперь, дорогой читатель, вообразим небольшую конторскую комнату в шестом этаже безличного дома… На столе — очередные неприятности в виде писем от кредиторов и символическая пустая шоколадная коробка с лиловой дамой, изменившей мне. Никого нет. Пишущая машинка открыта. Тишина. [76] Зачем я пишу? Я и сам у себя об этом все еще спрашиваю… Одна из главных причин… — это, несомненно, желание отыскать чудо своего детства вне повседневной жизни, обрести чистую радость за пределами драмы, свежесть за пределами суровых будней… Люди пишут для того… чтобы победить смерть… Мы пишем, чтобы не умереть полностью, чтобы не умереть сразу… [77] И я писала: сперва — с удивлением, потом, несколько осмелев, с возбуждением и наконец — с упоением. [78] Ведь… у снега пять основных характеристик. Он белый. Он замораживает природу и защищает ее. Он постоянно изменяется. Он скользкий. Он превращается в воду. [79] Поэтому среди ночи я и проснулся. Меня пронзила мысль, что единственный во всем мире, кому придется прожить мою жизнь, это не кто иной, как я сам. [80]

В. Набоков. «Отчаяние».

Э. Ионеско. «Зачем я пишу?».

К. Панколь. «Я была первой».

М. Фермин. «Снег».

Э. Лу. «Во власти женщины».

Опершись головами на руки, иные его слушали, чтоб наполнять этими звуками пустую тоску в голове, иные же однообразно горевали, не слыша слов и живя в своей личной тишине. [81] Они не знали, что из моей жизни уходит одна из великих сует жизни — любовь. Другой великой суетой является материнский инстинкт. Расставшись с тем и другим, замечаешь, что все остальное и весело, и разнообразно, и неисчерпаемо. [82] Какие же мы все бедненькие, — сказала Ирра. — Какие же мы все бедненькие! [83]

А. Платонов. «Котлован».

С.-Г. Колетт. «Рождение дня».

В. Нарбикова. «План первого лица. И второго».