Корпоратка. Искушения Мередит Стаут
Шрифт:
— Торжества в честь малютки Шона, маам.
— Блядь! Он что, умер что ли? Как нахуй…
— Ну умер — не умер. Но копыта откинул. Ха-ха-ха.
Кэсс громко засмеялась, и окружающие поддержали громким гоготом ее шутку.
Мередит покачала головой: идиоты.
В этот момент к ним пролезла из толпы шайка братьев О’Коннелов. Не хватало только одного Шона.
— О, здрасьте, мисс Стаут. ДА, ЗДРАСЬТЕ, МИСС СТАУТ. Здрасьте, маам.
Мередит зашипела на них:
— Тихо, блядь! Не зовите меня так! Я здесь инкогнито.
— Как можно быть такими тупыми ослоебами?! — один из О’Коннелов, то ли Пакки, то ли Джерри, толкнул двух своих братьев в плечи. — Неужели непонятно, что нельзя было так называть мисс Стаут на людях?!
— Ты такой же кретин, — последний брат толкнул его в плечо. — Ты сам только что назвал ее по имени!
— Focail!
— Bitseach!
Кэссиди прикрикнула на них и прогнала. Мередит не без насилия над собой ограничилась тяжелым вздохом:
— Как ты их выносишь?
— Ну а что делать, ежже? Бросить их что ли? Так без меня эти чурбаки сразу пропадут.
Благородству и великодушию Кэссиди оставалось только дивиться. Годами и десятилетиями тянуть на себе шесть бестолковых лбов… Мередит, зная себя, не выдержала бы с такими родственниками и дня.
В толпе, тем временем, прошло оживление.
— Заносите гроб! — раздалось в зале.
Музыка стихла, говор тоже умолк. Заиграла национальная мелодия с дудками. В помещение внесли и поставили на бильярдный стол в середине бара настоящий гроб.
— Дайте мне уже что-нибудь бахнуть, — донеслось из гроба.
— Заткнись, ты сдох! — послышалось в ответ из толпы и грянул хохот.
Кэссиди вышла к столу, облокотилась на гроб и показала всем заткнуться.
— Мы собрались сегодня здесь чтобы выпить по стаканчику за нашего любимого малютку Шона и сказать про него пару слов. Этому дегенерату следовало бы родиться англичанином, но по какому-то недоразумению он носит ту же фамилию, что и я, а также еще и приходится мне родственником.
— А я еще называл ее сестрой! — донеслось из гроба. — Не, ну разве не сучара?
Паб снова загоготал. Кэссиди тоже осклабилась.
— Так получилось, — продолжала она, — что этот дурачина где-то посеял оба своих копыта. Которые, впрочем, никакой ценности для него не представляли, ежже, поскольку жопу свою от дивана малютка Шон никогда не отрывал и вечно валялся бухой.
Кэсс дождалась, пока гогот в зале утихнет, и продолжила:
— Более того, если бы не отвага его боевых товарищей, от этого долбодятла осталось бы серьезно меньше, чем сейчас, и заносили бы мы сюда малютку Шона не в гробу, а в сигаретной пачке. Но! Дуракам везет. И так вышло, что на коляске кататься этот непонятный тип, который зовет себя моим братом, не будет. Ноги ему зачем-то приделали. Этот факт я и предлагаю обмыть.
— Давайте уже песню! — крикнул Шон из гроба. — Я тут лежу не для того, чтобы меня обсирали.
Зал грянул веселым смехом. Заиграла музыка — «Выходите, черно-пегие».
[Выходите, черно-пегие (Сome out ye black and tans) — песня ирландских повстанцев. «Черно-пегие» — английская военизированная организация, отправленная подавлять ирландское восстание в 1920-х годах. Своеобразные полицаи.]
Паб гремел безудержным весельем. Виски полилось рекой, все бродили со стаканами в руках и без всякой меры напивались. Шон О’Коннел, закатав штаны, хвастался кибернетическими ногами от Милитеха. Он попрыгал, сплясал, крутанул сальто назад.
— А еще я не заплатил за них ни цента! — похвастался Шон.
— А где взял?
— Людей надо знать! Дайте-ка мне чего-нибудь с градусом! Foc, ребяты, знали бы вы, как охуенно с ногами, ежже!
— Тебе же рипер сказал, что пить нельзя!
— Он просто не знал, что я ирландец, иначе не говорил бы таких глупостей.
Братья О’Коннелы, взявшись братским хватом, задорно отплясывали. Кэссиди, уже совсем пьяная, растеклась по барной стойке и с улыбкой таращилась в телефон — звонила Джеймсу по видеосвязи.
Что ж, подумала Мередит, хоть кому-то весело. Она вернулась в штаб Красных Хромеров за полночь, тоже сильно нетрезвая, и сразу улеглась спать на раскладушке.
Я потеряла работу, дом, деньги. Все. Я никто и ничто. Моя жизнь — рулетка. Черное или красное.
Но здесь, на дне, тоже есть, чем развлечься. Бомжацкое очарование.
Дни были похожи друг на друга. В том смысле, что у Хромеров спокойно никогда не бывало. Каждый вечер какой-то движняк, попойки, тусовки. А в этот раз аж целый концерт. Мередит узнала об этом от Грейс и Дэнни. Названия групп, обещавшихся прибыть, ни о чем Мередит не говорили. Просто еще какие-то обрыганы-рокеры, только под коричневым соусом.
Уже в семь вечера в баре было не протолкнуться. Сюда набилось такое количество ценителей «белой музыки», что казалось, съехался весь Нортсайд. По случаю праздника подтянули светомузыку и голограммы.
Мередит устроилась в самом углу, подальше от сцены и давки. Концерт еще даже не начался, а уже случилась пара пьяных драк.
Когда на сцену вышла первая банда и сыграла первую песню, Мередит все сразу поняла. Сюжеты песен фашистов были все примерно одинаковыми, и их условно можно было поделить на две группы, противоположные друг другу по настрою, как минор и мажор.
Минорные рассказывали о том, что темные орды узкоглазых, чернозадых и разных других недочеловеков вот-вот нападут на славное арийское царство, чтобы все разграбить и разгромить, поэтому надо объединяться, иначе не победить.
Мажорные, напротив, повествовали о том, как могучие белые богатыри наваляли всем врагам, и как круто жить по 14/88.
Вот на сцену вышла группа косматых и бородатых музыкантов в темных очках — группа «Эрозия материала». Гитаристы извлекали из своих гитар звуки, которыми можно было пытать людей. Барабанщик колотил по барабанам и тарелкам с таким остервенением, словно его задачей было разломать все оборудование. Ну а солист, согнувшись в три погибели, орал в микрофон: