Корсар. Наваждение
Шрифт:
– Корсар, ты так долго говоришь, чтобы дать им возможность засечь твое местонахождение? Или – дать понять, что имеют дело с образованным, хотя и велеречивым человеком?
– Бурый, если ты научился выговаривать слово «велеречивый» – мы их сделаем! А до остального… Я предпринял меры предосторожности, знаешь ли! А вот ты перед нашей встречей – покрутись по проулкам центра. Хвосты стряхни и электронные игрушки на автомобиле – не поленись, пошукай, ладно?
– Да убедил, чего уж! Встречаемся в районе… метро «Тургеневская», что ли?
– Идиот! И это – не
В трубке затихло, и Корсар почти физически ощущал поскрипывание шестеренок в голове Сашки Бурова.
– Когда тепло? Понял!!! – закричал он в трубку.
– Умён, как сто евреев!
– Ты это к чему?
– Это – комплимент! Поехал уже, чукча необразованный!
– На Чукотку? – бодро отозвался Буров и – отключился.
Ну и ладушки. Корсар был уверен: про Теплый Стан Сашка Буров действительно всё понял: не говорить же впрямую: «где тепло». Тут и впрямь даже ацтек догадается, не то что мазурики, затеявшие всю эту комбинацию.
Ну а не понял, так… Правильно сформулировала столбовая дворянка Екатерина Владиславовна Ланевская: если не напьемся, так хоть натешимся… Стоп. Это – не она. Это кто-то еще где-то изрек, и – по другому поводу. Наверное, Наполеон. Больше некому. Или – Пушкин. Или его старший товарищ – Александр Христофорович Бенкендорф.
А Екатерина Владиславовна сформулировала короче, проще: до старости еще – дожить нужно. Богатым и здоровым. Стоп. Опять не то. Корсар рванул стартер и с места – дал полный газ. Да. Чему быть – того уж не воротишь.
Глава 37
– «Утро туманное, утро седое, нивы печальные, снегом покрытые, нехотя вспомнишь и время былое, вспомнишь и лица, давно позабытые….» – Буров напевал себе под нос романс на стихи упомянутого всуе Ивана Тургенева, медленно пробираясь на «лендровере» проселками и малохожеными лесными тропами к поместью академика Волина. Хотя снега и не было – лето все-таки, но песня была в тему: утро действительно выдалось туманным настолько, что на расстоянии протянутой руки было уже и мизинца не разглядеть, да еще и смог с торфяников с севера столицы вносил свою лепту.
– По прямой-то чего не двинули? – спросил сразу Бурый, когда Корсар скомандовал ему съезжать на проселок.
– Прямо – только вороны летают. А «нормальные герои – всегда идут в обход».
– Оно вестимо, барин. А все ж таки?
– Хулиганы на «прямой» за мной увязались прошлой ночью… – пояснил Дима.
– Да ты что? Злые? Деньги, поди, вымогали?
– Да кабы так, – в тон ему отвечал Корсар, – договорились бы. А то – лютые. Сразу валить меня вглухую наметились. Да – не повезло им. Сгорели. В речке.
– Там же – вода!
– Прикинь, Бурый, как бывает? Вода, а они – сгорели. Оранжевым таким пламенем.
– Чудеса. Если уж так, то прав на все сто: колесить «через» – бессмысленно. Там, поди, уфологи сгрудились толпой, рассуждают: «Как вода горит?! Отчего… Почему… И где пришельцы в виде трупов…»
– Да ладно,
– Но арсенал-то добрый?
– Солидный.
– «Солидный». И вся на том похвала? Пулемет, три автомата, гранатомет, СВД, боезапас – не неделю экономного боя! «Солидный». Да с таким и ко дворцу какого-нибудь Мабуты было бы не стыдно подкатиться! Не, Корсар, ты признай очевидное, скажи доброе слово товарищу!
– Скажу. Мобуту Сесе Секо Куку Нгбенду Ва За Банга его звали.
– Сам-то понял, что сказал?
– Нет. А – зачем?
– А затем. Говорил я тебе, Корсар, и еще раз повторю: никчемная ученость тебя погубит. Для всех служивых спецов, десантуры, «мабута» – это мотострелки, короче – лабуда, хрень безлошадная! Ну я, убогий, знаю, что был в Заире, оно же Конго, такой дядько, который президент, генерал и диктатор в одном лице, как у них принято, и Мобуту звался… А полное имя тебе его помнить – зачем?
– Голова – предмет темный, наукой малоразумеемый. Запоминает всё что ни попадя, – и что с этим делать?
– Это – да. Это ты твердо сказал. Иной раз как вспомнишь чего – лучше бы и не знать никогда, и не ведать об таком. И водка тут не помощник. Разве что – напиться до полной безнадеги. А потом – все одно выкарабкиваться надо…
– Кабы знать, куда приедем, так не ездили б вообще… – процедил сквозь зубы Корсар.
– Ты поговорками не сыпь, я дело говорю. Кстати, откуда у тебя такой прикид матерый – в стиле ретро? Реглан кожаный – загляденье. И – словно прямо на тебя сшит! Сидит как влитой!
– Выдали. Согласно служебному положению. Со склада.
– Чё, правда?
– Кривда. – Корсар даже повернулся к Бурову, глядя в глаза: – Честно? Не знаю я, Саша! Не зна-ю!
– Ну и пес с ней… Ты только не нервничай раньше времён, Корсар. Мы, я чаю, уже подъезжаем. Дальше – железки в руки, патроны – в подсумки и – по коням, а?
– По коням, по граблям, короче – по всему, что движется!
– Тебе бы, Корсар, выспаться, на мир медленно взглянуть, спокойно, меланхолично…
Машина въехала в подлесок и замерла, укрытая плотно ветвями ольхи, окруженная зарослями орешника и волчьей ягоды. Буров беззвучно открыл дверцу; свет в салоне не зажегся.
– Как? – наморщил лоб Корсар.
– Ну, с меланхолией я, наверное, погорячился, а вот флегмы бы добавить – стоит. Палить по всему, что движется, – не велика наука.
Буров легко, словно игрушечный, вынул из крытого кузова ручной пулемет Калашникова. Прищелкнул магазин, передернул затвор, огляделся, констатировал:
– Туман – это хорошо. Звуки в двух шагах скрадывает – не расслышать. – Вздохнул: – Ты мне, Корсар, диспозицию все же растолкуй заново, а? А то ты очень уж при встрече накоротке все выложил; хотелось бы подробнее: кого огорчать станем, и – насколько конкретно? Пуля, сам понимаешь, дура, залепишь не туда, дырку уже не запломбируешь…