Корзина полная персиков в разгар Игры
Шрифт:
– И тебе кажется странным, что я начинаю тихо ненавидеть твой Союз земцев-конституционалистов? – изящные чёрные брови её ломано взлетают вверх.
– Ну, брось. Опять ты за своё. У меня болит голова, и желудок требует своего. Довольно.
– Прекрасно, Евдокия давно тебя поджидает с пирогом, ну а я уже поела.
Настасья продолжает возиться с бумагами, а муж раздражённо шагает в гостиную. Служанка, поджидавшая любимого барина со свежайшими рыбным и капустным пирогами, бросается греть чай. Прибор с маринованными грибами уже на столе.
– Вот, Борис Гордеич, с пылу-жару, – подавая два куска от каждого
– Афдотья, а Вы хоть отдохнули нынче? Книжку в кресле почитали? – поинтересовался Борис, пристально разглядывая это юное пышнотелое очень светлых пастельных тонов создание.
– Время-то маловато было, Борис Гордеич, всё хлопоты заедают: и постирать успеть надобно и полы вымыть.
– А Вы хотели бы бросить всё это и начать учиться дальше? Ведь только читать и писать уметь – маловато немного, а? Не думаете?
– А нам что ученье? Простому-то люду? Что толку от него выйдет? Ну выучу науки, а дальше? Тем паче, вот, девушке? И замуж-то брать не захотят слишком учёную. Спужаются, что заучит.
– Но это же интересно, много знать. Иль я не прав? Недопонимаю что-то?
– Интересно-то оно интересно, но не стану же я учёной, не стану студентов в университете учить?
– Почему же нет? Если упорно учиться – всё можно. Вон, Михайло Ломоносов… Был бы я побогаче, отпустил бы я Вас, Дуня, учиться, оплатил бы всё. Надо, вот, денег раздобыть.
– Да что Вы, Борис Гордеич, право и впрямь во краску меня, бедную, вгоняете! За что мне честь таковая.
– Все имеют право на учёбу. Право это дано свыше. Но учиться должны достойные, кто хочет и любит науки! Вот в чём загвоздка.
– Да, делу – время, а потехе – час, Борис Гордеич, чай поспевает у меня, простите, – выбегает в кухню.
Глядя на её нежное округлое личико, серые потупленные глазки, ловкие проворные руки, Боря ловил себя на всё более странных мыслях: «А чем она хуже отпрыска древнего ртищевского рода? Почему она лишена возможности продолжить учёбу и должна прислуживать бездельнице, которая уже не желает ничего делать, кроме самолюбования, да чтения декадентских писак, либо генеалогии российского дворянства? Для этого ей нужно было образование? Одень Дуню получше, научи потоньше мысль выражать, ведь ничем не уступит, да только живее будет, без лености этой породистой». Борис с отвращением полистал свежий номер «Московских ведомостей» и начал собираться ко сну.
Ночью Настасье опять не спалось, всё одолевали невесёлые мысли. Борис мирно похрапывал – устал. Она подошла к окну и, вглядываясь в темноту разгара ночи, пыталась уловить слабый запах увядающей сирени в соседском саду. Своего сада при доходном доме быть не могло, а хотелось бы. Утром муж неожиданно заявил:
– Приснилось мне, что вот, едва к ранней обедне звонили, а проснулся я в остроге…
– Не мудрено. Доиграешься ещё со своей политикой. Тем всё и закончится.
– Какая приятная у меня жена! Как тонко чувствует она нужды народные! А жёны декабристов, как известно…
– Твои декабристы хотели лишь одного: власти. С Государем делиться ей не желали. Почитай их переписку внутри всех этих союзов спасения, общественного благоденствия, юго-западно-восточных обществ, замешанных на масонских ложах пламенеющих звёзд.
– Ты сейчас кощунствуешь, – замялся Боря, поразившись её осведомлённости: «может и не зря сидит с книгами целый день?
– Кто мне говорит о кощунстве? Тот, кто давно уж заявил, что не будет поститься, что не желает даже посещать службу?
– Что тебе-то от того? Для меня кощунство в отношении достойных людей значимее такового в адрес абстрактного божества.
– Так, не суди о кощунстве. Твои декабристы ещё не канонизированы, между прочим.
– Мне этого и не надо, а ясное дело – напротив…
– Тебе всё и всегда «напротив». Ты меня больше не любишь, – напряжённо сглотнув и стушевавшись от того, что вот-вот заплачет.
– Не будем расставаться в таком настроении, дорогая, а через полчаса мне надо выходить.
Впопыхах проглотив заботливо приготовленный Дуней завтрак, Борис выходит в прихожую. Настасья стоит в дверях в халате с не выспавшимся видом и провожает печальными словами:
– Если тебе не нужны идеалы отцов, церковь наша. Если тебя не трогает то, что составляет часть меня, хотя бы удели побольше внимания своей карьере, вместо сомнительных политических дебатов, чтобы достичь иного уровня доходов, чтобы наши дети…
– Какие дети, дорогая, где они?
Она не выдерживает и убегает наверх, чтобы скрыть слёзы. Он понимает, что перегнул и ранил её в самое больное место, оттёр проступивший на лбу пот. Вбегает Дуня со свеже начищенными ботинками Бориса, приговаривая:
– Ой, Борис Гордеич, припозднилась я немножко, не судите строго. Молостье 128 нынче на дворе, пропитала я их жиром…
От Дуни пахнуло духовитым цветочным одеколоном и свежестью девичьего тела под тонким ситцем – «ух!»
«Такая деваха и родит справно, не то, что «утончённо устроенная», – подумалось уже в пути. Весь день и работалось не так, а вечером, впервые в жизни, Настасья закатила настоящую истерику с битьём вазы. Пришлось успокаивать, осыпать поцелуями, говорить о высоких чувствах, которых давно и след простыл.
128
Молостье – ненастье, слякоть.
– Ты вчера всякий вздор говорила, дорогая. Смотри, не помышляй о глупостях без меня. «Мысль о самоубийстве – сильно утешающее средство: с ней благополучно переживаются иные мрачные ночи». Кажется Ницше сказал. Но, всё равно, лучше не надо о таком даже и думать, – говорил Борис уже утром, спеша на службу.
– Вот ещё, вздор какой! Да разве ты достоин того, чтобы я себя отправила на тот свет от причинённых тобою обид? И не подумаю. Мещанский король Луи-Филипп не зря получил от Николая обращение «любезный друг» 129 …
129
Подобное обращение между монархами подразумевало, что Николай I вздумал подчеркнуть, что Луи-Филипп Наполеон III не ровня ему (иначе было бы сказано «Брат», а не «Друг»), а лишь узурпатор трона. Эти слова так оскорбили нового императора Франции, что он стал инициатором Крымской войны.