Кошачье кладбище (Кладбище домашних животных) (др. перевод)
Шрифт:
Бык. Следующее звено цепочки возникло в мозгу Луиса.
«Лестер Морган закопал там своего призового быка. Бык черной ангусской породы по кличке Хэнрэтти... Лестер тащил его туда на санях... Застрелил через две недели. Бык стал плох, совсем плох. Но это — единственное животное, о котором я слышал такое».
«Он стал плох».
«Земля тверже человеческого сердца».
«Он стал совсем плох».
«Это — единственное животное, о котором я слышал такое».
«Чаще всего ты делаешь это, когда уже побывал там, это уже твое место».
«Мясо казалось вырванным».
«Хэнрэтти, правда,
«Человек растит, что он может».
«Это мои крысы. И мои птицы. Я их купил».
«Это твое место, твоя тайна, и они принадлежат тебе, но и ты принадлежишь им».
«Он стал плох, но это — единственное животное, о котором я слышал такое».
«Что ты еще хочешь «купить», Луис, когда ветер дует так сильно, и луна освещает среди лесов белую тропу к этому месту? Ты хочешь снова карабкаться по этим ступенькам? Когда ты смотришь фильм ужасов, то всегда знаешь, что герой или героиня не должны туда лезть, так зачем ты хочешь сделать это в реальной жизни? В реальной жизни все курят, где не надо, не застегивают ремни и пускают своих детей бегать по дороге, где день и ночь снуют тяжелые грузовики. Так чего же ты хочешь, Луис? Тебе так хочется увидеть твоего мертвого сына или посмотреть, что там еще за дверью номер один, номер два, номер три?»
«Хей-хо, а ну пошли!»
«Стал плох... единственное, животное... мясо казалось... человек... твой... его..».
Луис вылил остатки пива в раковину, чувствуя, что его сейчас стошнит. Комната начала плыть вокруг него.
Тут раздался стук в дверь.
Какое-то время — оно показалось очень долгим — ему верилось, что стук раздается лишь в его голове, что это галлюцинация. Но стук повторился, и на этот раз сомнения быть не могло. Внезапно Луис понял, что думает об истории с обезьяньей лапой, и холодный ужас снова сковал его. Он видел ее с необычайной реальностью — мертвую руку, лежащую в холодильнике, забравшуюся сейчас к нему под рубашку, чтобы вырвать из груди сердце. Это было очень глупо, глупо и смешно, но ему было не до смеха.
Луис подошел к двери, не чуя под собой ног и отпер замок негнущимися пальцами. Отворяя дверь, он подумал: «Это Паскоу. Как говорят про Джима Моррисона: вернулся из мертвых живее, чем был. Там стоит Паскоу в этих дурацких шортах, живее, чем был, и заплесневелый, как месячный сухарь, Паскоу с обезображенным лицом, Паскоу, предупреждающий еще раз — не ходи туда. Как там у «Энималс» в старой песне:
«Бэби, прошу, не ходи, бэби, прошу, не ходи, ты знаешь, как я люблю тебя, бэби, я прошу, не ходи туда..».
Дверь открылась, и за ней в сумраке полуночи, ночи между днем церемонии прощания и днем похорон его сына, стоял Джуд Крэндалл. Его редкие седые волосы белели в темноте.
Луис попробовал улыбнуться. Время словно вернулось вспять. Снова был День Благодарения. Скоро они понесут отвердевшее, неестественно тяжелое тело кота Элли Уинстона Черчилля в мешке для мусора. «Не спрашивай, что это; пусти и прими нас».
— Можно войти, Луис? — спросил Джуд. Он достал пачку «Честерфилда» из кармана рубашки и сунул в рот сигарету.
— Вот что я тебе скажу, — проговорил Луис заплетающимся языком. — Уже поздно, и я только что выпил море пива.
— Да, я чувствую по запаху, — сказал Джуд. Он зажег спичку, но ветер задул ее. Он зажег другую, сложив ладонь ковшиком, но руки тряслись, и спичка опять погасла. Тогда он достал третью и посмотрел на Луиса, стоящего в двери.
— Никак не получается, — сказал Джуд. — Ты пустишь меня или нет, Луис?
Луис отступил и впустил Джуда.
38
Они сидели за кухонным столом — «А ведь мы в первый раз сидим у нас на кухне», — подумал Луис удивленно. Где-то за стеной Элли вскрикнула во сне, и они замерли, как в детской игре. Крик не повторялся.
— Ну, — сказал Луис, — что тебе нужно в четверть первого, в день, когда будут хоронить моего сына? Ты, конечно, друг, Джуд, но пойми...
Джуд отпил пива, вытер рот тыльной стороной ладони и посмотрел Луису в глаза. В его взгляде была такая ясность, что Луис не выдержал и потупился.
— Ты знаешь, что мне нужно, — сказал Джуд. — Ты думаешь о вещах, о которых нельзя думать, Луис. И я боюсь, что ты уже решился.
— Я не думал ни о чем, кроме как пойти спать, — попробовал схитрить Луис. — Завтра похороны.
— Я виноват, что тебе сейчас так плохо, — сказал Джуд тихо. — И если я не ошибаюсь, то моя вина есть и в смерти твоего сына.
Луис уставился на него.
— Что? Джуд, что ты несешь?
— Ты думал о том, чтобы отнести его туда, — сказал Джуд. — Не позволяй этой мысли завладеть тобой, Луис.
Луис не ответил.
— Как далеко идет его влияние? — спросил Джуд. — Ты это знаешь? Нет. И я не знаю, хотя прожил здесь всю жизнь. Я только знаю, что для микмаков это всегда было что-то вроде святого места, но... не по-хорошему. Стэнни Б. говорил мне это. И мой отец это говорил, потом. Когда Спот умер второй раз. Теперь микмаки, штат Мэн и правительство Соединенных Штатов спорят в суде, кому принадлежат эти земли. Кто ими владеет? Не знаю, и никто не знает. Многие предъявляли на них права, и среди них был Энсон Ладлоу, правнук основателя города. Может, его права были больше всех, ведь Джозеф Ладлоу когда-то получил от короля все эти земли, когда весь Мэн был только провинцией Колонии Массачуссетс. Но они и ему не достались — тут же объявились претенденты из других Ладлоу и некий Питер Диммарт, который доказывал, и не без оснований, что и в его жилах течет кровь Ладлоу. А старый Джозеф Ладлоу был богат землей, но небогат деньгами до конца своих дней, и часто просто дарил то две, то четыре сотни акров какому-нибудь из своих собутыльников.
— А документов не осталось? — спросил Луис, заинтересованный, несмотря на все.
— О, наши предки не очень-то любили оставлять документы, — сказал Джуд, зажигая новую сигарету от кончика догорающей. — В дарственной было сказано так. — Он прикрыл веки и задумался. — «От большого клена, стоящего на холме Квинсберри до края Оррингтонского ручья, пересекающего дорогу с севера на юг». Но этот клен рухнул в 1882 году, так говорят, и к 1900-му совсем сгнил, а Оррингтонский ручей за десять лет посте окончания Великой войны сменил русло — как раз в год краха на бирже. После этого вообще все перепуталось. В конце концов старый Энсон был убит молнией в 1921 году, как раз недалеко от этих могил.