Кошмар на улице Зелёных драконов
Шрифт:
— Ну О там? — испугалась моя дочь.
— Нет, там был юноша, которого я поклялся спасти, — он устало опустил голову.
— Ну так иди! — возмутились мы с дочерью в один голос.
— Да, — дернулся он. — Я должен проверить. Или хотя бы тело Ки Ю похоронить…
Меч выдернул. Спешно о штанину свою обтер. В ножны воткнул, хромая, пошел. Побежал. Упал, споткнувшись. Одному ему недоставало сил.
— Отец… — робко сказала душа Чун Тао, в глаза мне заглянувши.
И ярче еще засветилась упрямая и добрая душа ее. Такая яркая… как никогда не светить мне.
А еще… еще мне не нужно было особых сил, чтобы читать теперь ее мысли. Душам слова вообще оказались не нужны, чтобы говорить.
— Постой! — рявкнул я.
Шумно выдохнув, Ян Лин обернулся и остановился.
— Мне не дадут вас похоронить — этим, полагаю, займутся ваши трусливые родственники, когда вылезут, — горько усмехнулся. — У вас есть, кому похоронить. А я помолюсь о вас. Если выживу.
И прочь пошел.
— Стой! — рявкнули мы в один голос.
— Ну, что?! — сердито обернулся он.
— Возьми меня с собой! — просила Чун Тао.
— Или двоих нас, или никого! — оскорбился я.
— Но я не хочу ваши души есть! — оскорбился уже и он.
— Но… — Чун Тао смущенно поскребла полупрозрачный нос, — Но, кажется, ты способен использовать нашу силу и так, если мы сами захотим пойти за тобой?
— Ну… вы, кажется, вселились в мой меч. Но я же не буду…
Мы с дочерью переглянулись. Мы поняли снова друг друга без слов.
— Мы будем с тобою, пока ты не умрешь, — сказал Чун Тао за нас двоих. — Мы поможем тебе спасти Ну О. А потом наши души уйдут. Куда отец, туда и я. Если он уйдет в ад — я уйду в ад за ним. Если он уйдет в рай — я уйду за ним на небеса.
— Ты слишком яркая! — вырвалось у нас двоих.
— Без отца я никуда не уйду! — грустно улыбнулось упрямое дите.
— Что ж… — я вздохнул, то есть, попытался вздохнуть, если б мог, а так только сделал вид. — Я тогда буду жить внутри твоего меча, пока ты не умрешь. А Чун Тао…
— А Чун Тао станет его ножнами, чтобы обнимать родного отца каждый раз, когда он придет на отдых.
— Но… — возмущенно начал было Ян Лин.
— Мы будем с тобою, пока ты не умрешь! — оборвал его.
— Но я… вы…
Он вдруг заорал, выронив меч.
По правой его ладони, да по руке от запястья до локтя проступили, словно вырезаемые изнутри, кровавые, светящиеся письмена. Два ряда незнакомых мне вообще иероглифов.
В следующий миг закричала напугано, согнувшись, Чун Тао, уронив мерцающую руку. По ней как будто кто—то невидимый высекал непонятные, красные, чуть мерцающие надписи.
В следующий миг боль сожгла мою правую руку изнутри.
Вспыхнула пламенем и замерцала пролитая и смешавшаяся у наших трупов кровь, моя и дочери. Замерцала, скатившись по рассеченной слегка щеке, кровь Ян Лина. Упавшая словно кровавая слеза… вспыхнула огнем, упав на его выпавший меч.
Мир померк. Мир снова вернулся, став куда более огромным.
«Что это?..»
«Я рядом, отец!»
— Что же… — резко, с усилием выдохнул Ян Лин. — Мы теперь… связаны вместе?..
«Ты кого—то обещал спасти в тюрьме!» — возмущенно напомнил я, только теперь голос мой иначе прозвучал.
— Что ж… — усмехнулся Ян Лин. — Пойдем.
Сделал шаг. Медленный шаг. Еще один. Еще.
Вспыхнули, закружились бело—голубые искры вокруг. Мир загудел.
И мой новый хозяин внезапно сорвался на бег.
Сорвалась, опадая, развязавшаяся повязка с его простреленной ноги. Улетела, теряясь в оставшейся за нами темноте. Он, рассмеявшись, выхватил меч.
Я увидел ночной мир вокруг. Четко стал видеть в темноте. И ногу его, в крови, но не простреленную. С легким следом шрама побелевшего у щиколотки увидел.
Так мы оказались связаны втроем: мой убийца, я и моя дочь, случайно сложившие какое—то древнее заклинание.
Свиток 5 — Песня чужого гуциня — 9
Ян Лин
Сердце билось быстро. Дыхание участилось. Капли пота сползали по лицу, заставляя стирать их. Штаниною уцепился за чью—то неровную и разваливающуюся крышу, но это было не важно.
Не важно было, куда теперь идти.
Видеть полусваренную Ну О, обожженную, неподвижную, было ужасно. Мне тогда казалось, что сердце мое остановилось и больше никогда не будет биться.
Но мерзкое сердце оказалось живучей, чем я думал. Оно же еще не сдохло. А значит, его опять могли пронзить холодным лезвием или неумолимой стрелой.
Я добежал до тюрьмы, когда уже все догорело. Когда разбежались выжившие стражники и самые добрые из зевак сбежали, выбросив ведра.
Почерневшие остовы, словно клыки прогнившие громадного, неведомого зверя. Разрушенный в спешке забор. Обугленные тела и снесенный в суматохе забор. От нескольких деревьев осталось только одно, самое древнее, превратившееся в почерневший кол. Где упал человек, которого я подстрелил горящей стрелой, я и сам б найти не сумел.
Я не успел.
Я не смог защитить Ки Ю, вздумавшую попытаться самой.
Я не смог даже спасти ее брата, которого она просила спасти вместо себя.
Я ничего не смог.
Душа, сожженная изнутри чужим обещанием, болела невыносимо.
Я упал на колени у пробоины в заборе. Поморщился от ужасного запаха, донесенного до меня ветром. Вонь горелой плоти и горелых волос — это была лишь жалкая расплата за то, что я сделал.
Я обещал.
Я не успел.
Я обещал.
И все, что я могу — принести труп Ки Ю родителям, чьего сына я не уберег. Тем, которые уберегли чужака от преследований, даже не прикопали, присвоим мое имущество. И что я им скажу? Простите, но ваш сын сгорел заживо? Он задохнулся от дыма, если ему повезло. Или он все—таки чувствовал, как пожирает его тело огонь, слышал, как орут от жалости другие связанные люди?