Космическая чума

Смит Джордж Оливер

– Согласен, – сказал я. – Но вы вновь говорите о преступниках, а я себя к ним не причисляю.

– Нет, конечно, – произнес он быстро. – Я просто хотел показать вам на более конкретном примере, что все зависит от точки зрения. Теперь мы продвинулись в нашем взаимопонимании на два шага вперед. Медицина способна ослабить действие подобных рецидивов. Эпилептиков берегут, чтобы они плодили новых эпилептиков, гемофиликов защищают, невротиков покрывают. Немощь и возрожденные пороки процветают и производят новую немощь.

– Но какое это имеет отношение ко мне и моему будущему? – спросил я.

– Самое прямое. Я постараюсь показать тебе, что на Земле сейчас находится тьма никчемных людишек.

– А

разве я отрицаю это? – спросил я резко, но он пропустил это мимо ушей. Я видел, куда клонит Торндайк. Сначала вывести на теле вшей. Ладно, я слеп и не принимаю тюремного заключения, когда нужно кормить, поить, одевать, содержать преступника и оплачивать прочие его естественные надобности. Ну, а следующим шагом мы уничтожим все болезни – физические и умственные. Я бы назвал второй шаг довольно сносным, но… Ну, а третьим – возьмемся за нищих, бродяг, пьяниц, недоумков. Но тут стоит призадуматься. Я знал некоторых прелюбопытных бродяг, пьяниц и нищих, которых вполне устраивала их жизнь, как меня – работа инженера-механика. Вся беда была в том, что подобная профессия взывала к логике и здравому смыслу, но становилась очень опасной. От маленького камня – большие круги. Затем, когда нижняя прослойка общества исчезнет, возьмемся за следующую. Следуй Аристотелевой логике, и добьешься того, что останется только одна партия, вроде тебя и меня, которая мало чем выделяется по сравнению с другими, но к которой ты теперь принадлежишь.

Я не задумывался об этом прежде, но раз уж так вышло, пришлось признать, что общество не может переходить скачком из одного состояния в другое или стоять на месте. Оно должно постоянно развиваться в каком-то одном направлении. И если бы пришлось расплачиваться за всяких пустоголовых, за их нужды, я бы согласился, ибо, в противном случае, кто-то принялся бы выпихивать остальных, неспособных достичь определенного уровня образования. Так как тенденция направлена вверх, а не вниз, то граница сословий стирается. Анархия на одном конце не менее вредна, чем тирания на другом.

– Простите, вы так и не смогли придти к правильному выводу, – сказал Торндайк. – Если вы не понимаете логики…

– Слушайте, док! – резко оборвал я его. – Если вы не видите, куда заведут ваши мысли, то можете сесть в лужу.

Он посмотрел на меня с превосходством:

– Вы злитесь потому, что не можете постичь этого.

Меня как прорвало:

– Вы настолько глупы, что не понимаете, что в любом обществе суперменов вам не доверят даже выносить помои.

Он самоуверенно усмехнулся:

– Пока доберутся до моего уровня, если, конечно, доберутся, вы уже будете далеко. Простите, мистер Корнелл, но для вас места нет.

17

Не совсем приятно упоминать, что банда Медицинского центра отличалась грубостью, жестокостью, цинизмом, и ее абсолютно не волновали человеческие страдания. К несчастью, из-за моих моральных принципов я им не подходил. Они не срезали огромных лоскутов кожи без всякой анестезии. Они не вгоняли в меня тонких иголок и не раскладывали на столе, вспарывая мне нутро мясницкими ножами. Вместо этого, они обращались со мной, будто я платил им за обхождение, и в конечном счете должен был бы покинуть центр, превознося их достоинства и добродетель. Я отлично питался, спал на чистой удобной кровати, курил дармовые сигареты, читал хорошие журнальчики, – и, пусть в ущерб себе, но если говорить на чистоту – свободно заводил шашни с персоналом, гостями, жертвами, пациентами и т. п., пока меня силой не водворяли в палату.

Само собой, не всегда ко мне относились как к желанному и любимому члену их компании. Конечно, нет, и насколько подсказывали их чувства, ни один из них не проявлял симпатии к моему бедственному положению.

Они смотрели на это, как на рождение или воспитание.

В моей комнате поместили еще одного человека такого же возраста. Он поступил за день до меня с ранней стадией заражения в кончике пальца. Он шел, если прикинуть, на три восьмых дюйма впереди меня, и ни о чем не тревожился. Он был одним из их последователей.

– Как вы вышли на них? – спросил я.

– Я и не искал, – сказал он, потирая больной палец. – Они сами связались со мной.

– Да?

– Конечно. Я крепко спал, даже без сновидений, когда кто-то постучал во входную дверь. Я вскочил с постели и сразу же понял, что к чему. Было три часа утра. На пороге стоял парень с извиняющимся выражением на лице.

– Вам письмо, – сказал он.

– Неужели нельзя было подождать до утра? – проворчал я в ответ.

– Нет – ответил он. – Это очень важно. Пришлось его впустить. Он не стал терять времени даром. Не успев войти, он указал на металлический торшер в углу и спросил, сколько я за него дал. Я ответил. Тогда этот субчик смахивает в два приема все с журнального столика, прыгает в угол, хватает торшер и сбивает металлическую трубу замысловатой закорюкой, даже не улыбнувшись.

– Мистер Мулени, – спрашивает он меня, – вам хотелось бы стать таким же сильным?

Я не стал крутить вокруг да около. Сказал сразу честно и прямо. С трех до пяти тридцати мы занимались игрой в вопросы и ответы, будто заполняя тестовую таблицу. В шесть часов я собрался и отправился сюда.

– Да ну? Прямо так сразу? – спросил я мистера Мулени.

– Конечно, сразу, – ответил он.

– И что же дальше?

– Завтра меня везут на обследование, – сказал он. – По-видимому, поскольку они собираются начать обследование, прежде чем инфекция достигнет сустава, или я лишусь его вообще. Он задумался, созерцая меня, (насколько я понял, он тоже был эспером). – Вас отвезут через пару деньков. Потому что ваш указательный палец длиннее моего большого пальца.

– А что за обследование? – спросил я.

– Этого я не знаю. Я пробовал прощупать насчет обследования, но оно проходит где-то далеко отсюда. Здесь что-то вроде предварительного бокса. Полагаю, они знают, как и с чего начинать.

Он глянул на меня. Несомненно, он был осведомлен о моей участи.

– В шахматы? – спросил он, внезапно сменив тему разговора.

– Почему бы и нет? – усмехнулся я.

Правда, мои мысли были далеко. Он разбил меня в трех из четырех партий.

Я улегся около одиннадцати и, к моему удивлению, тут же заснул. Должно быть, они что-то подмешали мне на сон грядущий. Я очень хорошо себя знаю и уверен, что не смог бы сомкнуть глаз, если бы они не подсыпали снотворное. Это выбило меня из колеи на всю ночь, пока не стукнуло семь. Утром я проснулся живой и здоровый.

А мистер Мулени исчез, и больше я его не видел.

В полдень или около того кончик указательного пальца на моей левой руке стал твердый, как камень. Я мог прищемить его дверью или прижечь сигаретой. У меня появилась дурацкая привычка чиркать об него спички, между делом прощупывая твердую плоть. Я несколько оправился от удара, но не намного.

К тому же, к этому времени слабый зуд изменился. Сами знаете, как достает такой зуд. Но иногда он может быть даже приятен. Словно легкое жжение после долгого купания в соленой морской воде и высыхания на жарком солнце, когда по телу идет легкое покалывание, будто заново родился. Это совсем не то, что копошится какая-то букашка. От него хочется нырнуть еще раз вместо того, чтобы выскребать назойливое насекомое своими клешнями. Чесотка в пальце была на удивление приятной. Я мог с остервенением скрести твердый как сталь сустав пальцами другой руки. Но теперь зуд сменился жгучей ноющей болью.