Костер
Шрифт:
Оба парня покосились на своего вожака с улыбкой. Его лицо не менялось. Кирилл чувствовал, что пора выкладывать козырь.
— Кто из вас хочет сегодня же пойти по домам, ночевать с женами? Все могут идти. Завтра явитесь, я сдам вас Советской власти. Вас будут судить, применят амнистию, как к добровольно сдавшимся, — закон вам известен. За свое слово я отвечаю. Убьете меня — вам хуже. Дальше бандитить не рассчитывайте. Ваши семьи у нас в руках. (Кирилл остановился на мгновенье.). А у кого семей нет — красавицы. Сошлем всех. Сдадитесь — семьи
Он замолчал. Шостак не двигался. По-прежнему выпяченным своим взором он изучал лицо Извекова. Потом голова его нехотя оборотилась вправо, и, будто с удивлением, он хмыкнул, не открывая рта: «Гм?» Наверно, это была его манера спрашивать: парень, на которого он смотрел, потупился, но не ответил.
Шостак снял панаму, взмахнул ею, как флагом, и вдруг высоким, заливистым голосом пропел команду:
— Парламентера от-пу-стить!
— Я буду ожидать два часа, — сказал Извеков. — Прибыть надлежит с оружием, во двор Воронкина.
— Переговоры кончены, — отрезал Шостак и отступил на шаг. Парни заслонили его собой, и через их плечи он, смеючись, сказал: — Прыткий товарищ!
Той же тропой Извекова проводили на просеку. Ему отдали коня. Он перекинул поводья, поправил седло, не спеша сел и тронул шагом. Он думал, что же означала команда — отпустить? Отпустить — на тот свет? Он ждал пули в спину. Он едва подавил желание выхватить спрятанный наган, чтобы отстреливаться. Но продолжал ехать шагом. Уже уверенный, что туман скрыл его, он ударил коня стременами и поскакал.
Когда он завидел милиционеров и осадил коня с галопа, его встряхнуло ознобом, и он почувствовал, как ледяная нательная рубаха словно примерзает к лопаткам и плечам. Он приказал милиционерам занять секреты, чтобы надежно следить за бандой, и вернулся с Воронкиным в его избу.
Время, назначенное Шостаку на размышление, он провел в подготовке к схватке, на которую рассчитывал больше, чем на сдачу бандитов. Срок истекал, а их не было.
— Что, Воронкин, уйдут твои дружки?
— Один господь знает, — вздохнул Воронкин, — Не ихней кончины дожидаю, а своей…
— Убьют они тебя за то, что их выдал?
— Время такая — кажного кто-нибудь безотменно убьет… Извеков не успел открыть рта, чтобы ответить, — прискакал его помощник с донесением: банда при оружии и во главе с вожаком вышла на дорогу и двигалась к деревне.
Ворота были распахнуты настежь, в глубине двора, из-под повети, выглядывал пулемет «максим» — оплот милиционеров.
Шостак подъехал к воротам и спешился. Извеков подошел к нему:
— Приняли условие?
— Не доверяешь? — почти с насмешкой спросил Шостак, опять уставив выкаченные глаза в лицо Извекова.
Оба помолчали.
— Сдашь оружие — заслужишь доверие.
Шостак содрогнулся всем, корпусом, отвел лицо на свой отряд, застыл. Извеков следил за его опущенной правой рукой. Кисть ее была прижата к бедру, и тонкая светлая материя пальтеца, затянутого в поясе офицерским
Не поворачиваясь к Извекову, Шостак небрежно сказал:
— Всякому делу свой черед. А выслуживаться не собираюсь.
Он вскинул руку, прихватил свою панаму, помаячил ею высоко над головой. Вся его команда, вытягивая шеи, чтоб лучше видеть его, зашевелилась. Хмурый парень — тот, который на переговорах в лесу первым обратился к Извекову, — крикнул с коня:
— Слушай, ребята, атамана!
Шостак опустил руку, выждал тишины. По Кадыку его, острым, большим углом выпиравшему на худой шее, видно было, как он, раз за разом, проглотил слюну. Потом пронесся вдоль улицы его пронзающий голос:
— Коней во двор, на коновязь! Пешим, всем до одного, в избу за мной!
Он резко повернулся и, обходя Извекова, пошел вперед на крыльцо.
В горнице он сел к пустому столу. Воронкин, свесив голову, стоял поодаль, у косяка. Шостак сказал ему со своей мгновенной гримасой усмешки:
— Что ж плохо принимаешь гостей, хозяин?
— Хозяин будут вот они — товарищ начальник, — ответил Воронкин.
Извеков вдруг приказал ему раздобыть ведро самогона, принести снедной зелени да зарезать барана. Воронкин не только безропотно, но с виду повеселев, бросился через сени на бабий кут давать распоряжения.
Извеков сел рядом с Шостаком, к торцу стола, почти под иконы. Атаман молча глядел в окно. Изба стала заполняться его людьми. Кто постарше, устраивались на лавках вдоль стен, помоложе — скучивались у печи, в дверях, и все теснее набиваясь в сени, откуда уже выглядывали форменные фуражки милиционеров, одна к другой.
Еще на улице Извеков прикинул на глаз число бандитов. Оно было невелико, не больше трех десятков, и ему запало подозрение, что явилась не вся шайка, а могла какая-то часть укрыться в засаде, и, стало быть, милиции приготовлена ловушка. Но по словам Новожилова тоже выходило, что людей у Шостака мало, силен же он пособничеством кулаков. Шостак, наверно сам того не думая, навел Извекова на мысль — выставить банде вина: откажись она пить, значило бы, что замышлена каверза; прими она угощенье, тогда можно ее употчевать допьяна.
Извеков внимательно посматривал на собравшихся.
Все они держались за свое оружие. Наполовину были с винтовками, кое-кто с охотничьими дробовиками, а двое даже с берданками образца прошедшего века.
— Не богато оснащено твое воинство, — сказал Извеков Шостаку.
Тот сразу и нарочно громко отозвался:
— Хватает! Одним «максимом» нас не запугаешь.
— Одним не знаю, а моим трем нечего делать, — схитрил Извеков, но тут же пожалел: шумок, поднятый сапогами, оружием, пока люди размещались, заглох, едва они услышали разговор. Слова его были внятны всем, и тишина наступила такая, будто горница вмиг опустела. Начинать с угроз было не к месту. Но Шостак нежданно пришел Извекову на помощь.