Кости Луны
Шрифт:
— Как тебя звать-то, грязнуля?
— Гляди-ка, разговорчивая! Я же сразу понял, ты клевая чувиха! Я не грязнуля, меня Пронырой звать. Все друзья зовут меня Пронырой, милашка. А тебя как?
— Гляди на свою руку. Проныра. Внимательно гляди.
Пальцы, стиснутые на моем плече, разжались и замельтешили в воздухе. Казалось, они играют на невидимой клавиатуре. Указательный вниз, средний вверх, безымянный вниз. Я моргнула и заставила его увеличить темп. Еще и еще.
— Что за херня? — дернулся он, порываясь уйти.
— Стой смирно, Проныра.
Я заставила его поднять руку над головой. Не переставая «играть», та стала описывать круги, быстрее и быстрее. Я заставила и его повращаться вслед за рукой.
— Эй, хватит! Отстань,
— Теперь гляди на другую руку. Проныра. — Та вскинулась вверх. — Очень хорошо. Вот так и стой. До встречи, ладно?
Я направилась к дому, за спиной раздавались вопли Проныры. Дойдя до парадной, я его отпустила.
— Элиот, но мне это понравилось! Мне нравилось иметь над ним власть!
— Ну и что, Каллен? Мне бы тоже понравилось. И нечего себя винить. Скотина получил по заслугам, и мы прекрасно это знаем. «Впендюрить по-чемпионски». Это ж надо, какое дерьмо! А я ведь всю дорогу говорил, что в твоей силе есть свои плюсы. Тебе не сетовать надо, а благодарить.
Мы ехали в такси по направлению к центру — вместе с Мей. На Третьей авеню за Шестидесятой стрит открылся новый шикарный ресторан «Будущее молнии», и во всех глянцевых журналах только о нем и писали. Недавно позвонил Дэнни и, как было предсказано, заявил, что у мамы ухудшение, ему придется задержаться в Северной Каролине. На посторонние предметы мы не отвлекались, и разговор вышел слишком краткий. Негромкий убедительный голос мужа снова напомнил о том, как мне нравится с ним болтать. Треп был нашим излюбленным хобби, и без того, чтобы периодически почесать языком, жизнь определенно казалась не в радость. Впервые за все время, что мы вместе, нам пришлось расстаться на такой долгий срок, и я даже не ожидала, насколько привыкла полагаться на его присутствие.
Прежде чем повесить трубку, он предложил, что раз его все равно не будет, почему бы мне не пригласить Элиота куда-нибудь на обед. Приглашу, пообещала я, и, попрощавшись, мы оба ждали, кто первым повесит трубку.
Беседа с Дэнни напоминала неспешную прогулку по любимым, до мелочей знакомым местам. Тогда как разговор с Элиотом походил на вечер за уличным столиком в суетливом итальянском ресторане. Слова и мысли его беспорядочно метались, как ребятня на оранжевых самокатах. Взрывы шума, цвета, гудки, невероятные сочетания — рехнуться можно. Темп редко снижался до того, чтобы собеседник мог на чем-нибудь сосредоточиться, но результат был несомненно освежающим.
— Каллен, хватит меня так скептически разглядывать! У меня что, голова зеленая? Мей, твоей маме до просветления еще пахать и пахать!
— Вовсе я не скептически, просто волнуюсь. Элиот, что, если эти «силы», или кто они там, будут усиливаться? Знаешь, о чем я весь день думала? Помнишь диснеевский мультфильм «Ученик чародея»? Чародей уходит и оставляет на видном месте волшебную палочку; ученик берет ее…
— …не может с ней совладать, и тут такое начинается! Каллен, это один из моих любимых фильмов.
Думаешь, я никогда не был маленьким? Ну сколько раз тебе говорить: если способности усилятся, главное — не пороть горячку. Убедись сперва, как и в чем они усилились, а потом думай.
Я немного удивилась, когда он коснулся моей щеки и провел пальцем до подбородка.
— И не забывай: если что вдруг, я всегда рядом. Я сжала его ладонь и осторожно прикусила палец.
— Я и не забываю. Даже не знаю, что бы мы без тебя делали.
«Будущее молнии» было декорировано с претензией, как бы под дзен-буддистский монастырь: нелакированный паркет «елочкой», белые столы, стулья гнутой древесины плюс посередине ни к селу ни к городу сад камней. Стоявшая в углу большая пальма в кадке выглядела одиноко и неуместно.
— Каллен, не оборачивайся сразу, но… смотри, кто там слева.
Жестикулируя свиным ребрышком, Вебер Грегстон что-то втолковывал красивой и знаменитой Джун Силлман, блеснувшей в «Горе и сыне». От неожиданности кожа у меня покрылась мурашками, словно рябь на волнах в свете прожектора.
Метрдотель провел нас к столику в другом углу зала. Оно и к лучшему: я сама толком не понимала, хочу говорить с Вебером или нет.
— Что скажешь, Каллен?
— Даже не знаю. С одной стороны, хотелось бы с ним пообщаться, но с другой — совершенно не хочется. Боюсь, что все еще больше запутается.
Как раз тут Мей схватила мой стакан с водой и швырнула на пол. Блямс! Спасибо, Мей. Тут же прибежал официант с тряпкой и шваброй, но звону было на весь зал, и многие оглядывались.
— Он идет!
— Идет? Элиот, я места себе не нахожу.
— Привет, Вебер.
— Привет, Элиот. Привет, Мей Джеймс. Привет, мам Джеймс. — Он погладил Мей по головке, обошел вокруг стола и чмокнул меня в щеку. — Куда вы подевались? Как ни позвоню, никого нет дома.
— Мы с мужем на несколько дней уезжали в Италию. Вернулись только что.
— Ладно, слушайте, нам с вами обязательно надо кое-что обсудить. Насчет последнего сна.
Лицо его было таким серьезным, что мне стало не по себе. Вебер покосился на Элиота, как бы спрашивая, в курсе ли тот рондуанских дел.
— Вебер, я знаю о снах. Она мне все рассказала.
— Прекрасно, тогда сразу к делу.
Он стал садиться, но увидел, как Элиот кивает на его стол, где покинутая Джун Силлман явно начинала скучать [74] .
74
С. 251. Джун Силлман. — Самое время для краткой биографической справки. Джун Силлман — так зовут мать Кэрролла, известную в пятидесятых годах актрису и бродвейскую певицу, а также автора песен. Отец Кэрролла, Сидни Кэрролл, — видный голливудский сценарист, получивший ряд наград за сценарий фильма «Игрок в бильярд» (1961) но одноименному роману Уолтера Тивиса-мл. (именно с этого фильма но большому счету началась слава Пола Ньюмена). Идейные влияния в семье были достаточно разнородными — от иудаизма до «христианской науки» (сводный брат Кэрролла, известный композитор-минималист Стив Райх, остается правоверным иудеем). В юности Кэрролл связался в родном Добс-Ферри (см. выше) с хулиганской компанией, имел несколько приводов в полицию, но родители отправили его в Лумис-хайскул, драконовские порядки которой оставили у Кэрролла крайне неприятное воспоминание; тем не менее результат налицо: Кэрролл, как говорится, взялся за ум, окончил университет и в 1975 г. уехал в Вену преподавать английский язык, где и живет до сих пор, и преподает, и пишет свои романы (имеющие, к слову сказать, существенно больший успех в Европе, чем в США). Любопытно, что сюжетный стержень первого опубликованного романа Кэрролла — «Страна смеха» (1980) — составит противоречивое отношение главного персонажа к своему знаменитому отцу (правда, актеру, а не сценаристу, вернее, к памяти о нем. Автобиографические моменты налицо и во втором романе Кэрролла, «Голос нашей тени» (1983). Прим. перев.
— Джун может подождать. А сон — нет. Каллен, вы уже знакомы с Огненным Сэндвичем? Встречали его?
— Нет.
— А он говорит, что знает вас. Сказал, что друг Пискуна.
— Вебер, что за Пискун такой?
— Вы и его не знаете?
— Не-а. Ни о том ни о другом слыхом не слыхивала.
— Ладно, не в том суть. Недели две назад сны вдруг прекратились. До того — каждую ночь, ярче и ярче, а потом — как отрезало. Я этого не понимаю: только что все было в красках, в лицах, а следующей ночью — бац, и ничего. Похоже, не бывать мне больше на Рондуа. Но, Каллен, последний сон — это просто что-то с чем-то. Кровавые битвы, незнакомые звери… Понимаете, о чем я. Так вот, я говорил с этим Огненным Сэндвичем. Он рассказал, что вам предстоит биться с Джеком Чили и что Чили знает, как вас одолеть.