Кот и крысы
Шрифт:
А стал он думать о том, что же получается.
Мишель Ховрин (Федька попытался вспомнить, откуда ему известно сие прозвание, но до того, что именно ховринский особняк штурмовали во главе с Архаровым мортусы, не додумался) видел драгоценности и откуда-то знал их цену. Да цена - полбеды, он знал, что второго такого солитера идругого такого подбора редких жемчужин ни в Москве, ни в столице не сыщешь. И, статочно, не он один. После этого в дом старой княжны каким-то образом втерся волосочес Франсуа и завел дружбу с лакеем Павлушкой. Видимо, именно Павлушка видел, как покойный доктор Ремизов посылает дворовую девчонку с запиской к архаровцам. Знать, что именно хочет сообщить доктор полиции, он никак не мог, но волосочес, услыхав новость, предположил наихудшее - что доктор докопался до многих проказ и затей вокруг драгоценностей. Стало быть, жить доктору более незачем…
Теперь становилось ясно, каким образом убийцы застали доктора дома: Павлушка, следивший за ним, дал знать, что старая княжна наконец-то отпустила Ремизова отдохнуть. И тогда только сбежал.
Убивать доктора пришли двое, и один из них погиб от собственного ножа и Федькиной крепкой руки. Второй сбежал… сбежал, уверенный, что удалось замести следы…
Похоже, это был проклятый Франсуа.
А вот с драгоценностями, которые так ловко выманили у Вареньки, было над чем поломать голову.
Могло статься, что Ховрины рассказывали всей Москве про драгоценности скромной воспитанницы княжны Шестуновой, пока не сыскался человек, сделавший из этих сведений свое преступное употребление. А могло - что это кто-то из графского семейства, и не сам ли любознательный молодой граф?
Коли он игрок - почему бы и нет?
Судя по тому, что осуществила эту затею шайка парижских шулеров, он именно к знакомым игрокам и обратился за помощью - ежели только с самого начала, как после чумы Москва ожила и в ней завелись французы, с той шайкой не подружился. Но, коли так, он должен был знать про связь между Варенькой и Фоминым. Откуда, коли они ее держали в превеликом секрете?
А вот к передаче драгоценностей в шулерские руки было не придраться - их проиграл Фомин, который, даже если бы не застрелился, вовеки не отрекся бы от своего проигрыша, Вареньку же не выдал бы. И Варенька бы не призналась, что ночью убежала в какой-то, прости Господи, воровской притон, да еще там и поселилась. Словом - все шито-крыто…
Шито-крыто, как же!
А на что Архаров? На что архаровцы?
– Чему вы смеетесь, сударь?
– спросила обеспокоенная Варенька.
А Федька и не заметил, как из уст вырвался ехидный такой смешок.
– Смеюсь тому, что эти господа просчитались, - ответил он.
– Тому, что не мы в беду попали, а они.
– Это как же?
– А так, что им-то и на помощь позвать некого.
– А нам?
– А нам и не надобно звать на помощь. Нас сейчас и без того по всей Москве ищут! И найдут! Все обшарят, из всех душу вытряхнут, а найдут!
– Кто же это о нас вдруг так беспокоится?
– Архаровцы, - уверенно сказал Федька.
– Архаровцы пойдут по моему следу. И скоро уже будут тут. Не пропадем! Прикройте, сударыня, личико, чтоб пыль в глаза не летела. Сейчас я зажгу свечку и буду вверх пробиваться.
– А я что же? Кабы я вам помочь могла!
– А вы говорите потихоньку, - высекая огонек, попросил Федька.
– Вы говорите - и нам обоим легче будет. Давно вы тут, под землей?
– Нет, не более суток. Что-то в доме стряслось, вроде бы я даже выстрел слышала, и тогда ко мне прибежали, в одеяла завернули, сюда унесли. Я чего боюсь - что они на другое место перебраться вздумают. Есть у них в Москве еще пристанище.
– И там выследим, - уверенно сказал Федька, жмурясь от летящей сверху дряни.
– Знаете басенку про кота и крыс? А вот сейчас я вам ее и расскажу…
* * *
Много любопытного повидала в жизни Марфа, один Ванька Каин чего стоит, но ей бы в самом причудливом сне не приснилось, что однажды в дом войдет московский обер-полицмейстер, кивком поздоровается, быстро перекрестит лоб на образа и скажет преспокойно:
– Прибери-ка свои горшки и шитье. Тут у нас сейчас будет полицейская канцелярия.
– А не привыкать!
– беззаботно отвечала Марфа.
– Когда мой Иван Иванович был жив, тоже частенько в моем доме большие дела делал и со знатными людьми встречался. Устюшка с Сашенькой уже тут, наверху, в светлице, делом занимаются. Заходите, гости дорогие!
Первым вошел канцелярист Дементьев с преогромным кожаным баулом - с таким разве что в сибирскую ссылку вельможе отправляться, а в бауле бумаги. Это вместилище он взял в чулане у Шварца, где баул стоял под полкой с бабьим барахлом. Тут же потребовал очистить и протереть как следует стол, сам его попробовал пальцем на предмет жирной пленочки, способной повредить важным документам.
Затем стал устраиваться Архаров - в одной из комнатушек, служивших Марфе для размещения подопечных девок. Много было по этому случаю шуток, и обер-полицмейстер изволил посмеяться вместе с архаровцами. Потом же как-то сразу шутки смолкли, началась работа.
Архаров выслушивал доклады, а Левушка, сидя рядом, делал пометки в списке.
Прибежали от Шварца - недоросль Вельяминов успешно заперт в чулане, где и Матвея протрезвляли, и сам Архаров ночевать изволил. Недоросль блажит по-русски и по-французски, но снаружи ничего не слышно.
Приехал Никодимка на извозчике, привез два лубяных короба, по виду - словно бы их еще при государыне Анне сплели. Потребовал для оплаты извозчика каких-то неожиданно крупных денег. Оказалось - ехал не то чтоб огородами, а напетлял порядочно, свято соблюдая хозяйское распоряжение о таинственности. Тут же Марфа потребовала его на кухню - она не могла оставить гостей некормленными.
Там Никодимка выпросил у нее сахар и изготовил крепкий сладкий чай для загибания архаровских буклей.
Вскоре конюх Григорий привел Фетиду и Милорда. Их поставили на заднем дворе, чтобы ни из какого переулка, ни даже с Псковского холма, не углядеть.
Архаров между делом опять осведомился о Федьке. Никто ничего не знал.
Прибежал Яшка-Скес, переодетый уличным торговцем со свечами - он все еще держал на правом плече коромысло, с которого свисали связки прихваченных за длинные, нарочно для того оставленные, фитили толстых больших свеч. Яшка доложил - Платона Куравлева он сопроводил и впрямь до дома Хворостининой. Из чего следовало, что французские мазурики доподлинно втерлись всюду и стали распоряжаться людьми, служащими московской знати, как своими лакеями.