Кот и крысы
Шрифт:
– В вознаграждение за добродетель, - сказал Шварц.
– Коли преступление карается, то добродетель непременно должна быть вознаграждаема. Никто из вас не замечает Макаркиного старания - придется вознаградить мне.
И даже намечал обучить Макарку ремеслу.
Тут Архаров возмутился - не хотел делать из мальчишки кнутобойцу. Но оказалось, Шварц совсем не то имел в виду.
– Нам могут понадобиться люди для наружного наблюдения, - объяснил он.
– Выследить кого Тимофея не пошлешь - его за версту видать. А мальчик незаметен и скор.
Этот самый Макарка доставил доктору пиво и две воблы. Приведя себя в чувство, доктор отправился в мертвецкую при съезжем дворе, а Архаров занялся иными делами.
Вскоре Матвей явился.
– Есть ли что?
– спросил Архаров.
– Немного. Лет твоему покойнику за сорок, может, и все пятьдесят. Черной работой не занимался.
– Ежели по ногтям судить - был землекоп.
– А по ладоням - нет. Ладошки у него мягкие, без мозолей. И не бит никем ни разу, и зубы почти все целы… - тут Матвей протянул через стол нечто желтоватое и совершенно неизвестной Архарову формы.
– Кость ты из него, что ли, выломал?
Матвей расхохотался.
– Эту кость не с моими силенками выламывать! А разве всем Рязанским подворьем навалиться! Слоновая это кость, Николаша. И не мучайся - все равно не догадаешься. Накладные зубы.
– Что-о?!.
Архаров страх как не любил показывать свою неосведомленность и обычно сдерживал удивление. Но тут уж никак не мог, да и одно к одному слепилось - Левушкины пламперы с этим новоявленным изобретением.
– А что слышишь. Накладные волосья есть, накладные титьки и задницы есть, вот до зубов человечество додумалось. Я раньше про такие только слыхал, а вот сподобился и увидеть.
– А как же держатся?
– А вот, - Матвей надел костяное диво на палец.
– Так вот насаживаются, схватывают и цепляются. Из чего делаем вывод - человек не простого звания. Для чего-то ему нужно было улыбкой блистать. А у щербатого что за улыбка?
– Впервые вижу, чтобы духовное лицо о своей улыбке беспокоилось… - недоумевая, сказал Архаров.
– Хотя щербина - примета…
– И это еще не все…
Тут в дверь архаровского кабинета постучали, и тут же всунулась голова Устина.
– Ваша милость, тут со странным делом пришли.
Для случаев воровства и мелкого разбоя были у Архарова полицейские сыщики, к которым сразу и адресовались жалобщики. Хотя и сам он не брезговал докопаться, кто унес тюк белья у бедной вдовы. Делал это еще и затем, чтобы поучить людей своей методе - внимательному вглядыванию в лицо подозреваемого и подмечанию мелких примет вранья. Но никому, кроме него самого, такие штуки в полной мере не удавались.
«Странное дело» означало, что пришли не с кражей и не с чьим-то пьяным буйством.
– Зови. А ты, Матвей, погоди малость.
Вошел молодой мужчина, одетый скромно, без шпаги, поклонился, перекрестился на образ Николая-угодника.
Лицо простое, округлое, лицо человека трудящегося, не бездельника, взгляд настороженный, чего-то трудящийся человек боится.
И даже известно, чего боится. Увидел хмурую личность обер-полицмейстера, встретил его взгляд исподлобья, малоприятный взгляд - как оно и бывает, когда одна бровь нависает ниже другой, а одно веко чуть толще другого.
Устин вошел следом, готовый записывать все, что скажут. Архаров, довольный таким рвением, указал ему на столик сбоку, обычное место писаря. Устин сел и положил перед собой бумагу.
– Добрый день вашему сиятельству, - сказал мужчина неуверенно. И то - попав в кабинет на Лубянке, не сразу и придумаешь, с чего начать.
– Представьтесь, сударь, - почти любезно предложил ему Архаров.
– Я номера держу в Замоскворечье, в Кадашах, а прозваньем Черепанов Илья, - пытаясь соблюсти достоинство сообщил посетитель.
– А прибыл сам к вашей милости, не человека за полицией послал, потому, что дело, сдается мне, шума не терпит… такое вот дело…
И показал глазами на Матвея.
– Это наш полицейский доктор, - объяснил Архаров.
– Служит тут. Говорите, сударь.
Узнав о том, что он служит, да еще в полиции, Матвей невольно приоткрыл рот. И тут же захлопнул.
– Мы, Черепановы, держим номера еще с большого пожара.
Больших пожаров на Москве было не счесть, может статься, Черепанов имел в виду тридцать седьмой год, когда от упавшей перед образом свечки порядочно выгорели и Кремль, и Китай-город, и Белый город; может статься, сорок шестой - тогда и на Пречистенке двадцать два дома и три церкви сгорело.
– У нас всякая публика останавливается, и купцы, и духовное звание. А такого, чтобы титулованное лицо - врать не стану, еще не было.
– Что за лицо?
– Сказалось гвардии офицером… - как-то смущенно отвечал содержатель номеров.
– Насчет прозвания они просили не беспокоиться…
– Стало быть, пустил ты человека, - сразу избавившись от уважительного тона, перебил Архаров, - беспаспортного, неведомо откуда, какого-то мазурика!…
И замолчал. По глазам Черепанова прочитал, что не до выговоров сейчас.
А тут и Матвей вступился.
– Да что ты, Николаша, буянишь? Вот как раз клевые мазы и шуры и ходят все с паспортами! С новешенькими! Мало ли паспортных бланков из Сенатской типографии крадут! Да мешками!
– Он точно гвардеец, - сказал Черепанов.
– Денщик при нем, сейчас у меня сидит под замком, злой, то ревет, как теленок без мамки, то рычит, как цепной пес. А он сам, прости Господи, пулю себе в рот пустил. Затылок разнесло, личико…
Тут Черепанов сглотнул сбитый судорогой в горле ком, но легче ему не стало - лицо застрелившегося гвардейца, видать, как возникло перед глазами, так и не уходило…