Кот и крысы
Шрифт:
Выходит, Коробов сам снял с себя юбки. С одной стороны, оно и понятно - сколько же можно в женском платье гулять? С другой - почему оставил казенное имущество на берегу Москвы-реки, сложивши, дабы не помялось? В самом деле, что ли, топиться пошел, как предположил шустрый старичок? И куда после того в одних подштанниках направился? Или кто-то его снабдил мужским нарядом?
Потом, вспомнив поучения Шварца, Федька стал сводить концы с концами по части сроков. Без опытного канцеляриста бы не справился. Получилось, что старичок нашел платье на третий день после того, как карета с амурами увезла Сашу, а принес его тоже с немалым опозданием - дня три собирался навестить кума в Зарядье.
Все сходилось - Саша как раз и отсутствовал шесть дней.
Доложили Архарову. Показали платье.
– Мать честная, Богородица лесная… - пробормотал Архаров.
– Ну и запутанное дело… Федя! Завтра с утра займешься. Поедешь, поглядишь, что там хорошего на берегу. Позор - народу на Лубянке прорва, своего же человека чуть ли не неделю сыскать не можем! Бить вас некому!
После такого вразумления оставалось только выскочить из кабинета.
Потому что как раз было, кому бить. Вот уж и кулаки должным образом сжимаются.
Архаров легко освоился в новой должности. Многое в ней ему нравилось, например - отсутствие иного начальства над головой, кроме князя Волконского. Он умел распоряжаться людьми и поддерживать порядок в Рязанском подворье, умел и заставить себя уважать - с посторонними бывал немногословен, да еще и хмурость на лицо напускал.
Но одного он не выносил - вынужденного бездействия.
Ему не довелось служить в армии и он не знал изнуряющих длительных маршей, не знал безнадежной траты времени в ожидании, пока кто-то наверху примет судьбоносное решение и двинет войска хоть в какую-то сторону. Жизнь гвардейского офицера в Санкт-Петербурге была деятельна, то учение, то парады, то в караул, хотя результата деятельности было не предъявить. В полиции же всякий раз можно было видеть определенный результат, но иногда приходилось добывать его, не ведая сна и покоя, иногда же, если сравнивать следствие с водным потоком, словно бы какой-то камень валился с небес прямо в русло, поперек течения, делая запруду, и все усилия не способствовали продвижению вперед. И оставалось ждать не той минуты, когда объединенные усилия многих рук вывернут и выкинут к чертям вышеупомянутый камень, а совсем иного - случая, порой нелепого, как если бы к камню подскочил кузнечик и, брыкнув его задней ногой, отшвырнул на полторы сажени.
Сейчас в ловле шулеров как раз наступило такое бездействие, и Архаров тихо злился. Да еще секретарь Сашка…
Архаров ждал гонцов из Санкт-Петербурга с ответом из Главной полиции. И даже не представлял, каков мог бы быть на вид этот ответ.Он понимал, что и дорога длинна, и не сразу, возможно, ему сыщут требуемый предмет, но ожидание его истомило, руки чесались чего-нибудь натворить.
Зная его смурное состояние, подчиненные все куда-то попрятались, и лишь Шварц безбоязненно к нему заглядывал - немец настолько был уверен, что ему ничто не угрожает, что и впрямь оказывался в опасных положениях крайне редко.
До того дошло, что и Левушка притих, присмирел - Архарову пришлось посылать за ним, чтобы дать ему поручение: съездить на Ильинку и купить чего-либо дамского, не слишком дорогого, но и не грошового, и без баловства - одни пламперы в особняке на Пречистенке уже имеются, зубной порошок также приобретен. Левушка умчался и вскоре был назад с парными браслетами - золотыми, французской работы.
Архаров осведомился о цене и счел, что Дунька вполне достойна пятидесятирублевого подарка. После чего поехал на Пречистенку переодеваться - денек выдался нескладный, так хотелось хотя бы завершить его полезным образом, и Архаров собрался к князю Волконскому. Левушка увязался было следом, но Архаров растолковал положение дел: он хотел вместе с Волконским попасть в гости к Дуньке, покровитель которой молодежи не жаловал, и с тем покровителем поладить.
Архаровцы вскоре после Дунькиного лихого набега на Пречистенку разведали и доложили, что оный Гаврила Павлович Захаров - человек в годах, в отставке, прежде служил в немалых чинах, женат, имеет внуков, но смолоду был превеликим шалуном. И теперь московским сальцем не оброс, лишь покрылся морщинами, как печеное яблоко, и был поджар и проворен на зависть иному раскормленному недорослю. Кроме того, он действительно привечал ровесников - и особливо рад бывал, когда к нему наезжал князь Волконский. На то у Архарова и был главный расчет.
– Стало быть, в доме, где Захаров поселил Дуньку и сам живмя живет, мы и поставим на шулеров ловушку, - говорил он Левушке, сидя перед зеркалом в пудромантеле, пока Никодимка заново налаживал ему букли.
– Только одна закавыка - туда теперь старички ездят каждый со своей мартоной, - сказал Левушка.
– А ты явишься один - оно как-то сомнительно. Впору Марфу с собой брать!
– С кем?
– переспросил Архаров, успевший забыть Дунькину болтовню.
Никодимка, уже уносивший прочь свое цирюльное хозяйство, даже задержался в дверях из любопытства.
– С мартоной. С сожительницей, то есть. Ты бы, Николаша, хоть одну модную книжку прочитал! То бы и знал, как их теперь называют.
– И в какой книжке про сожительниц пишут?
– Господина Чулкова сочинение, «Пригожая повариха». Не бойся, это на русском писано, но лучше всякого французского романа. Там девку Мартоной зовут, мы и переняли. Все лучше, чем матерно поминать.
Архаров хмыкнул. Получалось, что Левушка обвинил его в употреблении матерных слов. Но вот как раз это он делал довольно редко - в тех случаях, когда бывал выведен из терпения, иногда для шутки, а также в обществе женщины, с которой условился об амурных услугах.
Он подумал, что надо бы достойно ответить на обвинение, - и не стал отвечать. Заместо того кликнул Никодимку.
Тот примчался, всей своей сладкой образиной изъявляя: чего прикажете?
Архаров вдруг представил, что с тем же выражением дармоед приступался к Марфе в ее розовом гнездышке, и моментально понял сводню. Он сам бы тоже, натешившись, скоро прозрел и выпроводил наскучившее приобретение.
– Никодимка, завтра пошлешь в книжную лавку за «Пригожей поварихой», - велел Архаров.
– Отдашь Устину. Скажешь - по вечерам будет мне читать.
– Устину?
– переспросил Левушка.
– Архаров, побойся Бога!
И расхохотался.
– «Пригожая повариха», - повторил Никодимка.
– А для чего ж Устину? Я ее сразу Потапу на поварню снесу.
Левушка повалился на кресло, взбрыкнул длинными ногами, целясь в потолок, и уже не то что хохотал - ржал до слез. Едва с кресла не слетел.
– Умничаешь больно, - сказал камердинеру Архаров.
– Так ему ж надобно. Ему Меркурий Иванович почитает, как хотя бы то же бламанже стряпать… - начал было Никодимка, но тут, перекрывая Левушкин смех, захохотал и Архаров.