Кот и крысы
Шрифт:
Первая мысль была - спешат на подмогу к убийцам, заманившим архаровцев в ловушку. Второй мысли не случилось - раздался из мрака выстрел, и один из Клаварошевых противников повалился наземь.
Дальше все было очень просто.
Двое мужчин выскочили из темноты, один орудовал дубинкой, другой - тяжелым пистолетом, ухватив его за дуло. Противников осталось только трое, архаровцев вместе с нежданными помощниками стало четверо.
Фехтовальная схватка превратилась в драку, где каждый сражался так, как умел лучше. Левушка бился клинком, Клаварош ухитрился поднять с земли длинный кнут, с которым управлялся, как оно и положено опытному кучеру, и, судя по воплям, навеки изуродовал чье-то лицо.
И вдруг оказалось, что воевать не с кем. Противники побежали прочь, оставив победителям карету.
– Вы кто такие?
– хрипло спросил Левушка, опуская шпагу.
– Сам же орал - архаровцы, архаровцы!
– передразнил, появляясь в пятне фонарного света, человек.
– Мы это, Савин и Иванов… Что, некстати?
– Федька… без голоса прошептал Левушка.
– Ах ты, чучела беспокойная! Ах ты хрен монаший…
– Не рад, что ли? Пошли, Клашка, не любят нас тут, - сказал Федька Клашке Иванову и сделал вид, будто и впрямь разворачивается, но Левушка поймал его в охапку и крепко стиснул. Тогда и Федька его облапил, оба замерли: кто кого?
Подошел Клаварош и длинными руками обхватил обоих.
Клашка, правда, проявлять такие нежности не решился.
Постояли молча, разомкнули объятия.
– Ну-ка, чего это мы тут натворили?
– деловито спросил Федька.
– Клашка, глянь-ка кругом…
Левушка тут же кинулся к карете, заглянул - пусто! Незнакомка с жемчужной брошью тоже исчезла. И нельзя было уже поручиться, что это не она стреляла в Клавароша, да промахнулась.
Федька и Клаварош стояли, озирая поле сражения. Сперва увидели одно тело - того противника, которого достал пистолетной пулей Федька. Оно лежало лицом вниз. Подошли, перевернули.
– Тут только попа звать… - сказал несколько расстроенный Федька. Клаварош похлопал его по плечу - ну, чем тут утешишь? Не баловства ради стрелял - друзей выручал.
Более покойников не было. Убрался и тот лакей, кого Клаварош треснул эфесом в висок. И кучер пропал, возможно, даже не остался без руки - отрубленную руку архаровцы нигде не увидели. Клашка, держа наготове дубинку, обошел карету сзади - вроде никого там нет…
– Федя! Сюда!
– вдруг позвал Левушка.
Федька и Клаварош разом повернулись.
Левушка стоял на коленях у тела, которое сразу не бросилось в глаза, потому что лежало под ступеньками экипажа, почти под кузовом, тронь лошадей - его колесами и переехало бы.
– Живой, дышит… - растерянно сказал Левушка.
– Главное - его до Лубянки живым дотащить, - хмуро заявил Федька.
– Дураки мы, надо было хоть одного пленного брать, а мы всех разогнали!
– Степан Васильевич!
– вдруг позвал Левушка.
– Степан Васильевич! Нет, не понимает…
Над раненым склонился Клаварош, начал расстегивать ему на груди камзол и отдернул руку. Рука попала в кровь.
– Под сердце клинок попал, - определил Федька.
– Ты знаешь его, Тучков?
Было не до субординации.
– Какое там знаю! Его эти сукины дети в разведку вместе с девкой прислали!
– воскликнул расстроенный Левушка.
– Братцы, кто это его?
– Не я, - сказал Клаварош.
– Его среди нападавших не было. Я бы заметил.
– Не я, - добавил Федька.
– Клашка, не ты ли?
– Так его, поди, шпагой пропороли, а у меня только дубинка, - отвечал Клашка.
– Может, сами господин Тучков изволили?
– Нет, вот те крест!
– Левушка перекрестился.
– Я бы уж заметил, коли шпага бы кому меж ребер прошла!
Он в неподдельном отчаянии опустился на колени возле умирающего и стал дальше, снизу вверх, расстегивать окровавленный камзол.
– Не надо, - удержал его Федька.
– Тут врач надобен… вот коли бы господин Воробьев в запое не валялись…
– А коли в Павловскую больницу свезти?
– предложил Клашка.
– Она тут неподалеку…
– Сморозил! Неподалеку! До нее еще чесать и чесать!
– возмутился Федька, который помнил местоположение больницы еще с чумного времени.
– Так вот же карета!
Но оказалось, что неприятель, убегая, полоснул клинками по упряжи. Разве что вести лошадей шагом под уздцы…
– Кончается, - сказал Левушка, стоя возле Степана Васильевича на коленях.
– Рбята, снимите кто-нибудь рубаху! Может, перевяжем, успеем спасти?… Ах ты черт!…
– Ты чего?
– Федька первым понял, что дело неладно.
– Видишь? Видишь?
– Левушка в отчаянии, что свет падает на тело не так, как ему надобно, схватил Федьку за руку и приложил к нужному месту.
– Мать честная… - пробормотал Федька.
– Вон оно что!
Не просто так погиб, в бою не приняв участия, Степан Васильевич, чьего прозвания пока не ведали, а в груди у него торчала не сразу различимая рукоять длинного и тонкого ножа.
– Свои же закололи! Господи, какие сволочи, какие твари!
– закричал Левушка.
– Сперва доктора, что им доктор-то сделал?!. Потом Фомин! Теперь еще этот! Господи, да ты не видишь,что ли?…
И сел на пятки, уж не зная, с какой такой мольбой обратиться к Богу, чтобы хоть слово подсказки сверху услыхать.
Но подсказка жила в нем в самом.
Он вспомнил черепановские номера, вспомнил Архарова, сидящего перед телом измайловца Фомина. И вспомнил также, как друг произнес несколько не своим, звонким и едким, как прожигающая железо кислота, голосом:
– Они - крысы, а ты - кот!
Только сейчас, после сражения, он осознал эту архаровскую присказку.
Крысы поселились в Москве, крысы вредили всему, до чего дотягивались их острые зубы. Человеческая жизнь для них не значила ни гроша.