Кот и крысы

Трускиновская Далия Мейеровна

– «Милостивый государь мой, - прочитал Левушка.
– Прости, отчества не ведаю, всегда тебя попросту, по прозванию, звал. Пишу я к тебе, Архаров, почитай, с того света…»

– Кем подписано?
– возмущенно спросил не любивший таких шуток Архаров. Левушка заглянул во второй лист - «Гвардии Измайловского полка поручик Петр Фомин…» О Господи!

– Мать честная, Богородица лесная!
– одновременно воскликнул Архаров, выхватывая у Левушки исписанные листы. Не так уж часто доводилось ему получать послания от покойников.

Он шепотом прочитал первые строки - и горло перехватило.

Никогда Архаров не был особо близок с Фоминым - и полк другой, и жизнь другая. Но Фомин всегда, с первой их встречи, был СВОЙ, как были СВОИМИ все измайловцы, семеновцы, конногвардейцы. Тем более - вместе пережили чумную осень, гонялись за мародерами, сопровождали обозы с продовольствием и одеждой для выживших и всего лишившихся москвичей, и однажды, когда одна из последних шаек, в которую сбились уже совсем утратившие от нежелания расставаться с безнаказанностью рассудок фабричные, напала на телеги и фуры - они разом приказали солдатам стрелять и одновременно стреляли сами, в голове и в хвосте обоза. Потом Фомин поскакал из хвоста в голову с криком: «Архаров! Жив, цел?!»

Именно это и вспомнилось - возбужденное лицо гвардейца и искренняя, от всей души, тревога за товарища. За СВОЕГО.

– Ч-читай, Туч-чков, - возвращая письмо, сказал Архаров, негодуя на спотыкание в речи, обычное для взволнованного Левушки и совершенно неожиданное для него самого.

– «Ты, я знаю, в Москве обер-полицмейстером, карьера диковинная, мы в полку все не могли понять - как можно бросить гвардию ради такой должности. Но, коли ты воистину на своем месте служишь государыне и Отечеству, как служил в гвардии, то знай - в Замоскворечье, в Кожевниках, угнездилась шайка французских шулеров, которые обирают русских дворян и ловким манером заставляют их молчать. Это подлинный притон, но притон, куда не стыдно было бы прийти французскому королю», - прочитал Левушка.

– Ну, это мы и сами знаем… - очень тихо сказал Архаров.
– Дальше…

Левушка взялся читать не сразу - сперва некоторое время с тревогой смотрел на лицо приятеля. Лицо ничего не выражало - но это и было жутковато.

– «Попался я в лапы тем шулерам, они меня и обобрали, но это полбеды. И проигрывался, и отыгрывался, всякое бывало. Отыграться же там было невозможно - банкометом у них некая черномазая обезьяна, руками которой водит сам черт. Но я не знал и, дабы отыграться, поставил на кон вещицы, принадлежащие не мне, а некоторой особе. Не удалось - и честь свою я проиграл, и погубил честь той особы. Архаров, помнишь ли, как мы в чуму бунтовщиков усмиряли? Помнишь ли, как, рядом едучи, отстреливались? Я более не могу показаться в приличное общество, ибо карточного долга выплатить не способен, а доказать, что обобран шулерской шайкой, еще менее способен. Уходить же из гвардии в отставку таким образом превыше моих сил. Архаров, я измайловец, ты преображенец, у тебя есть понятие о чести - отомсти за меня и за некоторую особу, погубленную мной. Ты можешь, тебе дана власть карать», - Левушка остановился, чтобы перевести дух.

– Дана, - подтвердил Архаров.

– «За главных в притоне три человека, все - французы. Звать их - кавалер де Перрен, кавалер де Берни и кавалер де Ларжильер. С Перреном я мало имел дела, а более с де Берни. Все трое, сдается, французские каторжники, однако имеющие манеры, достойные королевского двора. Коли дойдет до дела - Архаров, не упусти француза, которого кличут то Франсуа, то Роланом, сей доподлинно каторжник и убийца, знающий ремесло куафера и бывающий в хороших домах. Де Берни - вот виновник моих бед и бед иных дворян, угодивших в ловушку, среди них - друга моего князя Горелова…».

– Ну-ка, повтори!
– потребовал Архаров.

– Друга моего князя Горелова, - произнес удивленный не менее его Левушка.
– Откуда вдруг такая горячая дружба?

– Читай, Тучков.

– «… Горелова, который, вовлечен будучи в крупную игру, оказался в полнейшей от мошенников зависимости.

Доводилось мне там встречаться с ним не раз и играть по маленькой, причем князь оказал себя добрым товарищем, и он наверняка будет содействовать в розыске. Но более всего я сошелся с господином де Берни, который также вел крупную игру. Мы сделались друзьями, и он стал моим конфидентом, о чем я ныне сожалею. Князь удерживал меня от больших ставок, пытался отвадить от посещения сего дома, кавалер же упрекал в трусости, и между ними едва не вышло из-за меня поединка, причем князь был готов…» Николаша, тут много замазано.

– Черт с ним, читай дальше.

– «Князь Горелов и иные особы из хороших фамилий присутствием своим невольно сообщают французской шайке вид общества порядочных людей. Там же держат блядей, которые способствуют страстности игроков и также ублажают их затеями парижского амура. Но, сдается мне, есть и еще одна уловка - я видел молодых людей хороших фамилий, которые шатались там, как бы опоенные. Полагаю, и меня какой-то дрянью опоили, впрочем, оправданий не ищу. Вот причина моей гибели - в руках врагов моих оказался слишком ценный для меня залог того, что я верну проигранные под запись деньги. Сейчас же, когда я жив и не могу их вернуть, существование мое постыдно. Архаров, я не могу жить в позоре… «

– Заткнись, - сказал Архаров.
– Тряпка, баба, вертопрах, щенок…

Левушка понял, что это не к нему относится.

Архаров стал ходить по Сашиной комнате, вдруг вернулся к столу, сел, выложил н столешницу кулаки.

– Продолжай, - вдруг велел он.

– «… И я вижу один лишь способ исправить зло, которое я причинил известной особе. Я полагал было прийти к тебе и все рассказать, но стыда не превозмог. И пятна с чести ты бы мне не снял. Дом тот в Кожевниках, улицы не ведаю - я не сам туда ездил, а меня возили и след путали. Но я приметил - есть там каменный Успенский храм, так за ним - или поворот направо, потом поворот налево, или же наоборот, но никак не более двух поворотов, меня, видать, с разных сторон к дому подвозили. Сам дом в три жилья, за высоким забором, выкрашен в розовый цвет, и есть диковина, как мне объяснили, позаимствованная от итальянцев, открытые галерейки во втором жилье вдоль фасада, что раньше именовались гульбищами, но сделанные на модный манер. Более никак растолковать местоположение не могу. Играют в том доме едва ли не каждый вечер, а порой и по двое, по трое суток кряду. Есть и иной притон, я о нем краем уха слышал. Там большая игра ведется редко, тот дом есть ловушка для простаков. «

– Дурак, мальчишка сопливый… - повторял Архаров.
– Мало в детстве пороли…

Левушка отродясь не видел приятеля в таком волнении. Он подождал, приказа читать дальше не было, Архаров уперся локтями в столешницу и двумя руками охватил крупную голову, уже не заботясь об аккуратности прически. И так молчал, что делалось страшновато.

Пришлось читать без приказа.

– «Сейчас, когда ты читаешь сии строки, меня уж нет на свете, я нарочно ушлю Степана с письмом к тебе. Ты его отправь, пожалуйста, обратно в столицу, в полк. Вели, чтобы мое тело забрали из номеров Черепанова, что в Замоскворечье, Степан покажет. Сделай, чтобы похоронили хоть как-то, и непременно извести о моей смерти князя Горелова, что живет на Знаменке, пусть он сделает все, что может, для известной особы… Архаров, прости…»

Обер-полицмейстер поднял голову.

Левушка невольно подвинулся от него вместе со стулом.

Обер-полицмейстер улыбался. Однако - такой улыбкой, видеть которую на лице врага - не приведи Господи…

– Прелестно, - сказал Архаров.
– Завтра отправим моих орлов побродить в тех краях. Спозаранку же! А теперь с тобой займемся, Сашка. Где ты взял письмо?

– Да там мне его и дали, Николай Петрович, в том доме, у французов…

– Кто?

– Кабы я знал! Я нечаянно туда попал, меня туда мадамы завезли…