Кот и крысы
Шрифт:
Федька обнажил палаш и стал тыкать в потолок подвала. Острие упиралось в твердое - может, доски, может, бревна. Но где-то должен быть заваленный вход, где земля помягче…
Варенька смотрела на незнакомца без страха - ей уже нечего было бояться, Слабость охватила немыслимая. Можно было лишь тихо лежать, оберегая себя от всякого движения. И события минувших дней казались диковинными, словно бы не с ней все произошло. Сейчас она бы даже не смогла сказать точно, когда именно произошло, потому что утратила счет времени.
Да и что такое время? Недолговечная и хрупкая преграда между ней и Петрушей. Вот и настала пора этой преграде истаять… пусть! Где-то же ждет у входа Петруша… встретит, обнимет… коли там есть еще объятия…
Шестуновская дворня, поведав Федьке о четырех женихах, не соврала: сватались доподлинно четверо, хороших фамилий, люди ведомые - москвичи, полюбила же Варенька одного - заезжего гвардейца, измайловца Фомина.
И вроде бы старая княжна сперва в какой-то мере одобряла ее выбор, однако пришло письмо из Петербурга, переменившее все планы. На сватовство был дан решительный отказ. На повторное - тоже. И велено более не упоминать этого имени в доме - никогда.
Здоровье у Вареньки было слабое, но нрав - пламенный, она рыдала, грозилась зимней ночью выйти в одной рубашке на балкон и много чего еще наговорила старой княжне. Да только безуспешно - ей велели угомониться и ждать лучшего жениха. А она лучшего не желала, ей навеки полюбился гвардеец, измайловец, буян и широкая душа, красавец и лихой наездник Фомин, да и могло ли быть иначе? Ведь пылкая Варенька воспитана была в Москве и сделалась настоящей московской барышней, не столь тонной, как петербурженки, однако доброй и способной вспыхнуть почище пороха.
Вот и вспыхнула.
Вот и угодила в западню.
А тут еще какой-то верзила влез в подвал, ходит взад-вперед, тычет клинком в потолок, пыль и всякая дрянь летят вниз. Варенька опять закашлялась.
Верзила тут же кинулся к ней, опустился на корточки.
– Уйдите, - еле смогла произнести Варенька. Ей надобно было сплюнуть сгусток крови. А он не понимал, бормотал что-то совсем нелепое - что вот сейчас пробьется наверх и вынесет ее наружу.
Варенька ничего не ответила, только отвернулась к стенке и избавилась от сгустка. Чувствовала - он так и торчит у изголовья на корточках в полной растерянности.
– Как они, сукины дети, только додумались вас сюда упрятать!
– вдруг воскликнул он.
– Я-то за вами по всей Москве гонялся, а вы - ишь где!
– Для чего за мной гоняться?
– удивилась Варенька.
– Кто я вам? Кто вы мне?
– Вы мне… - тут Федькаи задумался, еще и потому, что вопрос этот пока не имел ответа.
– А я вам, сударыня, - полицейский служитель. Как ваша тетушка Шестунова подала «явочную» о вашем побеге, так я вас и ищу. Уж думали, вы в Санкт-Петербурге, и известие оттуда пришло… а я все равно искал…
Это не было образцовой правдой, поиски велись в основном Федькиной душой - и на деяние души откликнулся Господь.
– Какое ж известие?
– забеспокоилась Варенька.
– От кого?
– Того не знаю, а тетушка ваша прислала на Лубянку сказать, что вы сыскались в Санкт-Петербурге.
– О Господи… - прошептала Варенька.
– Какие же они звери, нелюди…
– Они?
– Федька махнул рукой в сторону подземного хода.
– Они…
– Господи, что же я натворила… Милостивый государь, коли доведется вам увидеть Марью Семеновну - скажите ей, что я и в смертный час прощения у нее просила…
– До смертного часа вам еще далеко, - более чем убежденно заявил Федька.
– Выкарабкаемся! Не зря же меня сюда Господь привел. Где-то наверху есть место, в котором ход в подвал был, я его отыщу, пробьюсь наверх - слышите?
– Нет, сударь, я уж долго не протяну, - спокойно отвечала Варенька.
– Да и незачем. Петруши моего нет - а что ж мне без него делать? Я за свою любовь дорого заплатила, я обещалась ему век верной быть, да вот не судьба. Да и не я одна - Марья Семеновна тоже мне грешна. Что бы ей отдать меня за Петрушу, никого не спросясь? И не было бы всего этого…
Федька наконец понял - речь идет о Петре Фомине.
И понял также ошибку архаровцев: знали, что Фомин дважды сватался, а не сообразили, что московская красавица непременно влюбится в петербуржца и понаделает глупостей.
– Господин Фомин знатным женихом был бы, - сказал Федька.
– Я его по орловской экспедиции помню. Лихой гвардеец, а в седле держался - как черт! Ох, простите…
Варенька ему казалась такой хрупкой и полупрозрачной, что поминать при ней черта - было бы преступлением.
– Вы знали его?
– пылко спросила Варенька.
– Господи, какое чудо! Это Господь вас на мою темницу навел, право. Расскажите о нем, рассказывайте все, что помните! Это Петруша с небес вас сюда направил - привет прощальный мне передать… укрепить меня…
И Федька заговорил. Он рассказал все, что знал и помнил об орловской экспедиции в чумную Москву, все офицерские подвиги приписав одному Фомину. Варенька, которая всю весну, лето и осень, к счастью для себя, провела в подмосковной, слушала жадно и требовала новых подробностей.
И показалось ему, что между ними двумя натянулась тоненькая такая ниточка понимания.
Когда он завершил чумные воспоминания, заговорила и Варенька. Она рассказала, как Фомин после отъезда орловской экспедиции в Санкт-Петербург задержался по делу, связанному с наследством: как и всякий петербуржец, он имел московскую родню, и кого-то из той родни угораздило, вовремя не уехав, помереть от чумы. Он испросил отпуск, дело затянулось, а тут начали возвращаться в столицу беглецы - так и вышло, что они встретились самым дивным образом, на святки, в снегопад, как раз когда Варенька с дворовыми девками и приживалками гадала на суженого, лила олово, пускала на стол клевать зерно нарочно принесенного из курятника петушка и бегала на улицу спрашивать имя у случайного прохожего. Прохожим оказался поручик Измайловского полка - и Варенькино сердце улетело…