Кот в сапогах
Шрифт:
— Он живет под самой крышей.
Они поднялись на шестой этаж по крутой скрипучей лестнице. Когда добрались до самого верха, Баррас постучал рукояткой трости по дощатой двери — стук был условным. Изнутри послышалось ворчание, и им открыла женщина в шлепанцах. Она была до ужаса тщедушна и неприглядна. Два рыжих карапуза, таких же уродливых, как их родительница, болезненных, с воспаленными глазами, цеплялись за ее юбки.
— Гражданин занят, работает.
— Мы хотим видеть его без промедления.
— Он у свиней.
Пришлось снова идти по лестнице. Старший из детишек-альбиносов провел их на грязный задний двор, служивший
— Видишь, Баррас, что со мной сталось? Чем же я еще могу быть тебе полезен?
— У меня к тебе несколько просьб.
— Я больше носа не высовываю из предместья. Слишком опасно.
— Да я тебя и не прошу из него выходить. И твой труд будет оплачен.
Баррас вытащил из складок плаща кожаный кошель, довольно плотно набитый, и бросил его Фуше, но тот от удивления или по неловкости не поймал его, и кошель плюхнулся в грязь. Однако он его поднял, взвесил на ладони и, угадав, что там золотые монеты, тотчас спросил:
— Что же я должен сделать, Баррас?
— Для начала отведи нас в чистое и укромное место.
— Укромное найдется, за чистоту не ручаюсь.
— Мы готовы следовать за тобой.
— Подождите.
Фуше развязал веревку, заменявшую запор на калитке, и выпустил из темноты сарая десяток шумных жадных свиней, которые, толкаясь, устремились на свет. Лысому верзиле, прибежавшему на его зов, Фуше приказал:
— Проследи за скотиной, у меня тут одно дело с этими почтенными гражданами.
Улица Фобур-Сент-Антуан была не слишком оживленной. Там встречались люди, тащившие тележки с мебелью, которую везли чинить или возвращали из починки, но ремесленники работали в своих мастерских, расположенных под одним общим навесом или во двориках, где было темно, будто на дне колодца. Слышались стук молотков, визг пилы, окрики в адрес ленивых подмастерьев. Фуше привел Барраса и Буонапарте к таверне с металлической вывеской, на которой фигурировало изображение виноградной лозы. Они вошли в залу. Пьяницы, уткнувшись носами в стаканчики со своей бурдой, на них и не взглянули. Фуше сделал знак содержателю трактира, стоявшему за стойкой. Тот, не произнеся ни звука, подал им ключ от подвала, куда они, взяв свечу на подсвечнике, спустились по довольно опасной лестнице. Там, внизу, уселись на табуреты рядом с бочками. Фуше поставил подсвечник на истоптанный земляной пол со словами:
— Здешнее вино я бы вам не посоветовал, это для рабочих. Хозяин подмешивает в местную кислятину спирт и настаивает на дохлых кошках для придания цвета. Такое кого хотите продерет.
— Мы здесь не затем, чтобы пить, — сказал Буонапарте.
— Генерал прав, — поддержал Баррас.
Фуше покосился на этого генерала со странным акцентом, тускло озаренного его свечкой. Баррас пояснил:
— Я хочу каждодневно быть в курсе настроений предместья.
— Рабочие благоприятно судят о твоей Конституции, это ты сам прекрасно знаешь. И кричать против Двух Третей не пойдут — кто-кто, а они нет. Понимают, что декрет защищает их от роялистов и буржуа. Патриоты растолковали им это.
— Как тебе кажется, они готовы поддержать Конвент?
— Да, но с чем? У них больше нет оружия, даже пики пришлось сдать.
— А если у них будут патроны и водка, тогда как?
— Тогда поддержат, я же тебе говорю, это легко устроить.
— Им заплатят.
— Это еще более упростит дело.
— Я подумывал, не укрепить ли их силами охрану Собрания, выпустив воззвание от имени Комитета общественного спасения.
— Все те, кого комитет выпустил из тюрем, без колебания встанут на защиту Республики.
Баррас стал рассказывать Фуше о последних парижских событиях. Поведал о том, как мюскадены утратили чувство меры в своих нескончаемых провокациях, как буржуазные секции норовят довести дело до открытой схватки. Как маркиз де Монтаран науськивал своих головорезов на генерального инспектора Итальянской армии, и те избили его. А не далее как вчера юнцы вздумали стрелять в патруль, который хотел их разогнать. Чтобы удержаться у власти, Конвент стал действовать жестче, и крутые меры, которые он принимает, усиливают брожение: отныне непокорных из числа золотой молодежи будут силой забирать в армию; сыновья, племянники, дядья эмигрантов отстраняются от государственной службы, равно как и священники, эти смутьяны, которым теперь придется докладывать властям о своих местах отправления культа и подписывать декларацию о преданности Республике. Агенты государственной безопасности доносят о пересудах, слухах, стычках — короче, об атмосфере. Причем, говоря об этом, они пользуются такими выражениями, как «катастрофа», «кризис», «ужасающие обстоятельства» и даже «гражданская война».
— Что до гражданской войны, предместье жаждет ее, — сказал Фуше, — но коль скоро ты меня просишь сколотить батальон, учти: в него войдут сплошь герои взятия Вальми или Бастилии.
— Так я и думал, — вздохнул Баррас. — Да мне плевать…
— Даже если это будут парни вроде Дюпертуа?
— Не знаю такого.
— Да нет же, знаешь! Это тот самый слесарь, что перерезал горло Феро.
— Я думал, его гильотинировали.
— Ничего подобного. Если во время весеннего бунта ты его не видел на баррикадах, так это потому, что я его прятал у себя в свинарнике. Но еще часа не прошло, как ты с ним встречался. Он мне помогает со свиньями. Голову себе обрил наголо да усы отпустил, только и всего.
— Сменил наружность, теперь остается только поменять имя. Ты ему доверяешь?
— Что до роялистов, мюскаденов, буржуа, он просто умирает от желания сожрать их живьем. Настоящий людоед. Сколько тебе нужно ребят такого сорта?
— Тысячу, может, полторы.
Распрощавшись с Фуше и снова вскочив в седло, Баррас спросил Буонапарте, все это время молчавшего, почти как немой, что он обо всем этом думает. Генерал отвечал, и тень улыбки скользнула по его губам:
— Рядом с тобой я учусь политике.