Ковчег Могущества

Крючкова Ольга Евгеньевна

Тутмос неимоверным усилием воли взял себя в руки, дабы ничем не выдать охватившего его страха и отчаяния.

– Позволь узнать, солнцеподобный, на каком основании ты предъявляешь мне столь серьёзное обвинение? – обратился он к отцу, постаравшись придать голосу как можно больше твёрдости.

В ответ Аменхотеп разразился гневной тирадой:

– И ты ещё смеешь задавать мне подобный вопрос?! Ты, самовольно провозгласивший себя живым воплощением Гора! В моём царстве лишь я имею право называться Солнечным Гором! И пока я жив, двум Горам в государстве не бывать!

– Но в том нет моей вины – так сложились обстоятельства… – предпринял попытку возразить Тутмос.

В очередной раз, гневно сверкнув на сына глазами, фараон повернулся в сторону Эйе и взмахом плети подал ему условный знак. Тот, почтительно поклонившись, немедленно принялся зачитывать вслух послание наместника Нубии и, по мере приближения к концу свитка, голос его приобретал всё более грозные интонации. Дочитав и снова скатав папирус в трубочку, Верховный жрец вкрадчиво осведомился:

– Ну и что ты скажешь на это, эрпатор?

– Всё, о чём написал Мермос, – плод его больного воображения! – отрезал Тутмос. – Я никогда не желал смерти отцу!

– Возможно… Но почему тогда ты позволил себе присвоить божественный Золотой доспех? Не для того ли, чтобы вселить в сердца окружающих трепет и заставить их почитать себя, как истинное воплощение Бога света? – не унимался Эйе.

– Это и есть измена! – прогремел голос фараона. – И наказанием за столь тяжкое преступление может служить только смерть!

Тутмос вздрогнул: он и предположить не мог, что отец будет настроен по отношению к нему столь враждебно.

– Раз уж меня обвиняют в государственной измене, тогда я вынужден требовать, чтобы меня судил Верховный судья Тхуту! – решительно произнес он.

– Ты – мой сын, и потому только я могу судить тебя! – разъярился фараон. – Я – твой Верховный судья!

– Пусть будет так, о, Верховный судья, – умерил пыл эрпатор. – Однако по закону, если ты помнишь, любой обвиняемый имеет право на защиту.

Фараон переглянулся с Верховным жрецом, и Эйе снисходительно кивнул:

– Что ж, мы готовы выслушать тебя, эрпатор. Но для начала ответь: разве все слова наместника Нубии являются ложью?

Тутмос невольно смутился: к сожалению, в послании Мермоса имелись и крупицы правды.

– Наместник не солгал лишь насчет Золотого доспеха, – коротко ответил он.

– А разве то, что ты вынудил Верховного жреца Элефантины совершить святотатство, – выдумки наместника?! – вновь возопил Аменхотеп.

– Совершенно верно, о, Верховный судья, это – чистейшей воды клевета! Я никоим образом не принуждал Верховного жреца Элефантины предоставлять в моё распоряжение доспех великого Гора….

Не дав эрпатору возможности договорить, Эйе трижды звонко хлопнул в ладоши, и из-за колоннады тотчас появился жрец с Золотым нагрудником в руках.

– Этот доспех украшал статую Гора в храме Элефантины с незапамятных времен! – прорычал Эйе. – Как посмел ты посягнуть на священную реликвию и присвоить её?!

Тутмоса так и подмывало сообщить присутствующим, что нагрудник, украшавший на протяжении веков статую Гора, был всего лишь искусной подделкой (равно как и тот, что держал сейчас в руках жрец), но усилием воли он заставил себя сдержаться. Возможно, потому, что дал в храме «Миллионов лет» клятву хранить тайны богов, а возможно, потому, что впервые вдруг усомнился сегодня в бескорыстии Верховного жреца Инебу-Хеджа…

В этот момент вновь раздался требовательный возглас Аменхотепа:

– Я хочу знать главное: где сейчас находятся урея и Ковчег?!

Тутмос гордо вскинул голову:

– Боги вверили свои тайны только мне, значит, мне и быть Хранителем божественных реликвий! И никому другому не суждено прикоснуться к ним!

Гнев буквально ослепил фараона.

– Я лишаю тебя титула наследника! – задыхаясь от ярости, вскричал он. – И носить славное имя Тутмоса[103] ты более не достоин! Станешь отныне просто Моссом, обычным простолюдином! И отправишься на самые грязные и тяжелые работы[104]!..

– Самые тяжелые работы сейчас – в Аварисе, – услужливо подсказал Эйе. – Насколько мне известно, ты, Мосс, будучи ещё эрпатором, приказал однажды отправить людей племени Иврим в каменоломни? Вот теперь и тебе среди них местечко найдется… – Он победоносно взглянул на униженного и растоптанного, лишенного всех прежних регалий и даже имени бывшего эрпатора, в мгновение ока превратившегося из наследника фараона в простолюдина Мосса. «Неужели и теперь он не признается в местонахождении Ковчега?» – алчно подумал Эйе.

Накануне «судилища» Эйе долго общался с Хафрой, и тот поделился с ним предположением, что нубийская наложница Тутмоса по имени Фарбис могла отправиться с Ковчегом именно в Аварис. Верховный жрец тотчас приказал придворному художнику написать со слов Хафры портрет женщины, после чего отправил верных людей в Аварис с наказом разыскать беглянку и завладеть хранящимися у неё священными реликвиями. На случай же, если женщина успела надежно затаиться, Эйе разработал запасной план: убедить фараона в виновности старшего сына, но уговорить сохранить тому жизнь, дабы использовать его в дальнейшем в качестве своеобразной приманки. «Рано или поздно, – рассудил Эйе, – наложница непременно пожелает встретиться со своим бывшим повелителем».

…Тутмосу начало казаться, будто мозаичный пол уходит у него из-под ног. Он держался из последних сил, не желая выказывать перед присутствующими охватившей его вдруг слабости.

Неожиданно от одной из колонн отделилась фигура, облачённая в богато расшитый золотом хитон и, приблизившись к нему почти вплотную, злорадно прошипела на ухо:

– Поскольку отныне ты – преступник, лишенный имени и всех привилегий, значит, уже не достоин носить знаки власти!

Почувствовав, что кто-то грубо пытается сорвать с его руки подаренный некогда дедом браслет в виде витой уреи, Тутмос вернулся к реальности: перед ним стоял его младший брат Эхнотеп, о существовании которого он, чего уж греха таить, порой напрочь забывал. Эхнотеп между тем буквально сиял от счастья – настало его время! – и продолжал стягивать с руки старшего брата змеевидный браслет, служивший предметом его многолетней зависти. Не в силах снести подобной дерзости, Тутмос цепко перехватил запястье наглеца, и Эхнотеп, взвившись от боли, разразился проклятиями: