Ковер царя Соломона
Шрифт:
Алиса испугалась.
– Я никуда не пойду, – заявила она.
– Ну, и не ходи! Я и сам предпочитаю, чтобы ты не ходила. Не хочу, чтобы ты сидела и проезжалась по поводу моей необразованности, лени и всех остальных недостатков, которые ты во мне находишь.
Это было ложью – Алиса никогда не осуждала Мюррея на людях, но она произнесла только:
– Ты даже не знаешь, пойдет ли он с тобой пить.
Сама она была совершенно уверена, что Аксель никуда не пойдет. Трудно было вообразить, что мужчина, отказывающийся заниматься с ней сексом, потому что находится под одной крышей с ее «официальным» любовником, может отправиться с ним в бар пропустить по стаканчику. Поэтому
Но на улице было уже слишком темно, чтобы что-нибудь разглядеть. В свете уличного фонаря она заметила только, как они выходили через ворота. Скрипачка, не отрываясь, смотрела на Акселя, словно хотела навеки запечатлеть его образ в своей памяти. Мужчины исчезли в темноте, а с ними – и отпечаток силуэта Джонаса на сетчатке ее глаз. Оставшись в одиночестве, она, как обычно, принялась думать о нем, вспоминать его лицо и слова, которые он ей говорил. Но не о том, как они занимались любовью – думать об этом она была совершенно не в состоянии. Это было все равно что вновь пережить тот момент, и ей казалось, что если она это сделает, то внутри нее начнет разбухать, раздуваться нечто огромное, а потом это нечто взорвется и она потеряет сознание или начнет кричать, как когда-то кричал ястреб.
После этого случая Том и Аксель начали общаться постоянно.
Алиса подозревала, что Мюррей, при всей своей любви к ней – причем любви того сорта, которая сделала бы его подкаблучником, если бы они поженились, – на самом деле был настоящим «мачо». Он предпочитал мужское общество и мужские посиделки в пабах и никогда бы ей не изменил, просто потому, что проводил бы время исключительно в компании парней. Но она не верила, что Джонас подружился с ним по-настоящему. Наверное, можно было бы спросить обо всем самого Акселя, но она не спрашивала. Она молча смотрела, как они уходят вместе из дома, в паб или в клуб, в котором Джонас состоял. Алиса ревновала Акселя и завидовала Тому.
Другой странностью было то, что Джонас, похоже, совершенно позабыл о своем принципиальном нежелании заниматься любовью в доме, где живет его соперник. Они со скрипачкой еще дважды встречались в конторской «аварийке», а потом, когда их везло домой такси, неожиданно произнес:
– Не надо нам больше этим заниматься.
– Что ты имеешь в виду? – Голос его спутницы внезапно стал скрипучим, как у старухи.
– А сама как ты думаешь?
Алиса решила, что сейчас он заставит ее объяснять свои сокровенные мысли. Она вздрогнула, как от удара, а Аксель рассмеялся, взял, как обычно, ее лицо в ладони, заглянул ей в глаза и потерся носом о ее нос:
– Да не пугайся ты так, Алиса! Я всего-навсего имел в виду, что дома – оно лучше.
– Но ты же говорил…
Джонас кивнул головой на водителя, сидящего за стеклянной панелью, и, пожав плечами, сказал:
– А что еще остается, если нас везет сам дьявол.
Женщина не поняла, о чем он.
– Как-то не хочется, чтобы меня застукали в твоей конторе, – добавил ее любимый.
Алиса удивилась. До сих пор она считала, что Аксель вообще ничего не боится. Но возражать она не стала – напротив, почувствовала себя необыкновенно счастливой оттого, что ее страхи оказались ложными. Он ее хотел, все еще хотел. Они только что занимались любовью, даже два раза, и мысль о том, что теперь они смогут делать это дома, в ее ли комнате или в его, крайне возбудила скрипачку. Ведь это означало, что свидания будут происходить чаще, более непринужденно и импульсивно. И из тайного постыдного секса вырастет настоящая история любви.
Казалось, ее спутник совершенно забыл о водителе – а может, он беспокоился только о том, что тот может их услышать, – потому что обнял ее и начал страстно целовать. После всего произошедшего недавно, после их безумного, изумительного секса у женщины возникло какое-то странное чувство: ей начало казаться, что это – первый его настоящий поцелуй, самый первый их пылкий поцелуй. Но именно так дело и обстояло. Этот поцелуй сильно отличался от тех чувственных, похотливых, дразнящих прикосновений языка и губ, к которым она уже привыкла. Алиса растворилась в нем, совершенно потерялась, словно они стали единым целым. Она чувствовала, что слабеет, что ею завладевает его неукротимая энергия и сила.
В «Школе» телевизор имелся у одной Тины. Это был древний черно-белый аппарат, поэтому даже дети включали его редко. Том с Алисой телевизор никогда не смотрели и не покупали газет. Джеду тоже не приходило это в голову. Поэтому они ничего не узнали о бомбе, взорвавшейся под капотом машины и убившей управлявшего ею члена парламента. Бьенвида и Джаспер могли бы увидеть это в теленовостях в доме бабушки, и в этом случае мальчик, без сомнения, опознал бы мужчину, задержанного по подозрению в устройстве взрыва на улице Мэлл, но Сесилия в тот день как раз гостила у Дафны в Уиллсдене.
– Нехорошо так говорить, – заметила однажды миссис Дарн в период, когда они с подругой только начали останавливаться друг у друга, – но я бы хотела, чтобы наши дома находились подальше один от другого. В этом случае у нас была бы причина куда-нибудь вместе поехать.
Это произошло вскоре после того, как Тина высказала свои соображения насчет нее и Дафны. Сесилия тогда ужасно нервничала, решив, что все вокруг думают то же самое.
– Не беспокойся ты так, – ответила ей миссис Блич-Палмер, – глянь лучше на молодежь, они тоже вечно ночуют друг у друга. Питер чаще гостит у кого-то, чем бывает дома, причем его друзья могут при этом жить чуть ли не на нашей улице.
Сесилия немного успокоилась, несмотря на то что их-то с Дафной трудно было назвать юными, а следовательно, вести себя они должны были иначе. Но она продолжала останавливаться у подруги, так же как та время от времени ночевала на вилле «Сирени». Это было так мило – миссис Дарн очень не хватало бы их встреч, что бы там ни придумывала Тина. Они заботились друг о друге. Дафна ухаживала за Сесилией, когда она гостила в Уиллсдене, а Сесилия – за Дафной, когда та приезжала в Западный Хэмпстед. По прошествии многих лет эта дружеская опека становилась для нее все важнее, куда важнее простого пребывания в доме подруги. Питер, застав однажды Сесилию у матери, назвал их отношения «интенсивной терапией».
Миссис Блич-Палмер тогда как раз сидела перед телевизором. Гостья только что положила ей под голову подушку и принесла чашечку чаю и тарелочку с бисквитами. Она пододвинула поближе столик, на котором уже стояло кофейное блюдечко с таблетками Дафны от давления и небольшой стаканчик с водой – Сесилия где-то читала, что никогда не следует запивать таблетки ничем, кроме чистой воды. Посмотрев на все это, Питер сказал:
– Вот уж не знал, что мама у нас в интенсивной терапии.
– Ты еще не видел, что происходит, когда я гощу в ее доме, – рассмеялась Дафна.