Кожаные башмаки
Шрифт:
— Спасибо. Я сегодня днём и так две лишних съела, когда пакеты клеила.
Хруст слышится со всех сторон, будто это зайцы собрались у зелёной ёлочки, у той самой, что зимой и летом одним цветом одета.
Только Асия не грызла морковь, не щёлкала семечки, даже пряника не откусила, леденца не попробовала.
Она стояла, прислонившись к белому сугробу-простыне. Под простынёй углами торчали рёбра парт. Асия хотя и сняла наряд Снежинки, но корону на своих волосах оставила. Летом глаза у неё блестели, как новые пуговицы, но теперь показались они Миргасиму похожими на два озерка. Он подошёл
— Что, в Москве, скажешь, лучше?
— Нет, здесь тоже хорошо.
— А почему глаза мокрые?
Тут появился Зуфер. Он успел снять бороду, красный нос, тулуп и шапку. Только на сапогах всё ещё сверкали блёстки.
— Асия, какой подарок тебе Дед Мороз подарил? — спросил он, наклонясь к ней.
— Ты дал ей тетрадку толстую и три карандаша! Не помнишь, что ли?
Зуфер взглянул на Миргасима, и тот сразу под парту залез. Здесь тоже интересно: темно, как в пещере, а сверху белые завесы — это сыплет белый снег. Снег сыплет, следы засыплет… И никто никогда не узнает, что жил на земле мальчик по имени Миргасим. Имя это редкое, ни у кого в деревне нет такого имени. И мальчик тоже удивительный — живёт в пещере, и не видит его никто. Но, невидимый, сам-то он всех видит, потому что в белом полотнище есть оконце — маленькое круглое, прожжённое утюгом отверстие. И напротив этого окошка бежит по стене к потолку небесная река. Но кто те двое, что стоят на разных её берегах? Тихим светом мерцает корона на волосах женщины. Звёзды блещут на сапогах мужчины. Кто это?
«Неужели Пастух и Ткачиха? — думает Миргасим. — Не иначе, как сошли они сегодня с неба, чтобы встретить праздник здесь, у этой ёлки, при ярком свете керосиновой лампы».
— Хороший у тебя почерк, — произносит Ткачиха, рассматривая обложку тетради, — красиво подписано, будто напечатано.
— Всякий этак сумеет, — отвечает Пастух, — стоит только захотеть.
— Да, ты всё можешь, всё умеешь, — отзывается Ткачиха и, чуть склонив голову с короной, читает шёпотом надпись на тетради: — «Буду другом твоим в беде, товарищем в радости».
— Поняла? Это дневник. Скучно тебе — возьми карандаш пиши. Весело — тоже пиши. Привыкнешь, вот и будет тетрадь эта твоим верным товарищем.
— А ты сам пишешь?
Зуфер сделался красный, как свёкла.
— Пишу. — Он вытащил из-за пазухи большой самодельный конверт, в котором лежала самодельная книжка. — Почитай на досуге, если интересно.
И положил конверт с книгой на пол к её ногам.
«Седьмой день седьмого лунного месяца сегодня, что ли? — размышляет Миргасим. — Нет, этот день летом бывает, когда Пастух с Ткачихой на небе встречаются… А на земле, значит, и зимой могут встретиться? Это потому, должно быть, что брат Мустафа ёлку привёз… Интересно, есть у ёлки семена? Собрать бы да посадить вокруг деревни».
Глава сорок первая. Братья
Снег на улице потеплел, стал мягкий, как вата. Он проваливается под ногой и потому весь в ямках, тёмных, как чернильные кляксы на белой бумаге. Над снегом чёрным парусом стоит небо, и оттуда, сверху, глядят на Миргасима тысячи звёзд.
Ребята убежали далеко вперёд. Должно быть, они уже дома. Но Миргасим всё ещё стоит у школьного крыльца и смотрит на звёзды. Он ждёт брата, Мустафу.
А
— Иди домой! — приказал Миргасим.
Но Чулпан постучал хвостом по ступенькам крыльца, а сам не двинулся с места.
— Мустафу дожидаешься?
Даже если бы и умел говорить Чулпан, вряд ли смог бы он рассказать о таинственной силе, что неудержимо влекла его к солдату. Может, это запах кожаного ремня, что опоясал солдатскую гимнастёрку? Или это голос солдата, такой густой, молодой и властный? А может быть, руки? Крепкие солдатские руки, которые умеют так строго похлопать по спине и так ласково почесать за ухом…
Да, оба они — Миргасим и Чулпан — ждут.
Но когда отворилась школьная дверь, Чулпан кинулся к долгожданному солдату, а Миргасим отпрянул, потому что увидал Фатыму-апа. В руке у неё мамин пирог, завёрнутый в полотенце с красными концами.
Долго смотрел Миргасим вслед, как идут они под звёздным небом — учительница, солдат и пёс Чулпан. Куда путь их лежит, известно. Миргасим вздохнул и помчался туда же короткой дорогой, через чужие плетни и заборы. Вот и они, так хорошо знакомые ворота и столб, на котором сидел летним вечером Миргасим, когда брат его поцеловал Фатыму-апа. Взбираясь сейчас на обледеневший, холодный, скользкий столб, Миргасим повторял про себя поговорку: «Помни это — зима не лето». Однако всё-таки взобрался и ещё издали увидал Мустафу и учительницу. Они шли, взявшись за руки, как маленькие.
— Иди домой, — услышал он голос брата и чуть было со столба не грохнулся: неужели Мустафа увидел его? Но, оказывается, не ему, а Чулпану дан был приказ.
Тявкнул Чулпан разок, другой и убежал.
Фатыма-апа и Мустафа взошли на крыльцо, хлопнула дверь в сенях, и через мгновение налилось светом заснежённое окно. Да, надо было помнить это, что зима не лето. Кто же зимой будет беседовать на улице, холодно ведь! Спустился Миргасим вниз, подошёл к окну. Разве что-нибудь увидишь? Почему иней оседает на окнах изнутри, а не снаружи? Из комнаты можно дыханием прочистить глазок на стекле, а снаружи невозможно, сколько ни дуй.
«А вообще-то зачем подглядывать? — подумал Миргасим. — Не лучше ли будет постучаться и войти, посидеть с ними? Пирога поесть?»
Миргасим снял рукавицы, хотел было в окно стукнуть согнутым пальцем, да почему-то раздумал, застыдился.
«Пойду уж», — вздохнул он.
Но тут дверь отворилась, на крыльцо вышел брат и за ним учительница.
Миргасим прижался к стене, даже рукавицы подобрать со снега не успел.
Мустафа и Фатыма-апа постояли, помолчали. Молча за руки взялись, обнялись… Потом словно друг от друга оторвались, расстались. Но нет, опять друг на друга поглядели, снова руки друг другу протянули, друг к другу прильнули.
«Кашлянуть, что ли? — думает Миргасим. — Если этак они прощаться будут, нос у меня отмёрзнет…»
Но кашлять не пришлось. Фатыма-апа вернулась в свой дом, а Мустафа пошёл своей дорогой.
«К председателю теперь», — решил Миргасим, забежал вперёд и встал на пути старшего брата.
— Полуночничаешь, не спишь? — как будто даже обрадовался Мустафа; взял в свою жёсткую, крепкую руку пальцы Миргасима. — Холодные какие, ну прямо ледышки! А рукавицы где?