Кожаные перчатки
Шрифт:
— Знаешь, мы с Сашкой уже успели порыбачить, с лодки. Окунищи тут — во!
С Сашкой? Значит, и тот здесь. Неожиданность? Тоже нет. Серьезный собранный парень настойчиво и твердо подбирался к большому рингу, я это знал.
И вот мы сидим втроем на берегу речки. Я очень скоро начинаю понимать, что это они сидят вдвоем, а я — третий.
Разговор не ладится, не клеится. И это больше всех мучает Арчила. У него страдальческие глаза и он погнет, зыркает ими на Сашку, молча кидающего камешки в реку. Зыркает осуждающе и растерянно: чего, мол, сидишь,
Мы уже узнали главное друг о друге. Сашка — на третьем курсе авиационного; Арчил работает проходчиком в метро.
На какое-то время Арчил загорается, рассказывает, как однажды рухнул на них плывун и как он уж думал — амба, но потом — ничего:
— Чуешь, мы уж начали глотать эту пакость, песок хрустит на зубах… Подступило под самое!
Он образно показывает, как подступала под самое горло тяжелая жижа, изображает удушье и это самое — амба.
Я слушаю его напряженно. Прервав, говорю, что было время, тоже хотел работать на метро.
Арчил гаснет. Арчил принимается бросать камешки в реку, норовя попасть в те, разбегающиеся по воде круги, которые пустили камешки Сашки.
Так они кидают камешки и молчат. Молчу и я.
Потом Сашка спрашивает, как бы между прочим:
— Как твои-то дела?
Я вижу, как оба настораживаются при этом. Меня начинает возмущать натянутость, вовсе неуместная между нами, чудная. Что они меня жалеть, что ли, вздумали? Погодите, мелкие пижоны, сейчас посмотрим, как вы будете ошарашены!
Небрежным тоном я говорю им, что у меня теперь новая профессия, разве они не слышали? Пора бы читать газеты!
Я делаю затяжную паузу и замечаю, как у обоих дружно замерли в замахе руки с камешками.
— Актер кино, — говорю я. — Вон куда махнул ваш Колька, чудачок!
Я ждал, что они по крайней мере удивятся. Куда там!
Дружно плеснули камешки. Пошли круги по воде. Могли бы ребята все-таки спросить, как это все у меня получилось и откуда ни с того ни с сего талант?
Ничего. Круги по воде.
В самую бы пору мне обидеться. Да не могу я обижаться на Сашку, на Арчила. Ну, недопонимают ребята. Что сделаешь? Уж больно далеки они от мира искусства, не их вина.
— Чего такие кислые?
— Ничего не кислые!..
Арчил никогда не умел притворяться. Арчил невнятно бормочет, что я, в общем, молодец, не молчать же, когда такое дело. Арчил, глядя на реку и мучительно жмурясь, хотя вроде солнышко не ярко, выжимает из себя вопрос:
— В какой картине снимался, Коля?
Я пытаюсь рассказать сюжет спортивной комедии, делаю вид, что оживляюсь, с юмором рассказываю о том, как замечательно играет чудаковатого толстяка тренера известный комедийный актер Аристарх Иванович Глебов, какие забавные поет частушки.
— Это тренер-то?..
— Конечно! Умора прямо!..
— Ага…
Сашка вспоминает, что еще не был на осмотре у врача. Арчил спохватывается, что его небось давно ищут.
— Ты знаешь, что Аркадий Степанович здесь?
Нет, этого я не знал…
Ребята поспешно уходят.
Значит, Аркадий Степанович здесь. Это новость. Надо подумать. Нахлынуло сразу слишком многое. Но отчего, по какой причине я должен чувствовать себя виноватым?
Интересно, как мы встретимся. Я никогда не забывал вас, Аркадий Степанович. Я многое успел забыть за это время, но вас не забыл, даю честное слово.
…Старик оказался нашим старшим тренером. Я увидел его на следующее утро. Я был поражен тем, как он похудел. Тренировочный костюм на нем болтался. Я заметил, как тяжело опирается Аркадий Степанович на свою струганную ножом, суковатую палку и почему-то именно эта палка чуть не выжала у меня слезы.
Нервишки проклятые. Поистрепались где-то…
При встрече не случилось ничего. Ничего больше. Глаза у старика были по-прежнему колючи и зорки.
Половиков гонял меня на лапах. Я неплохо работал, как мне казалось. Мне очень нужно было, чтобы старик, сидевший с секундомером в руке на плетеном стуле среди грохота тренировки, обратил на меня внимание, что-нибудь сказал.
Я не могу выразить, как мне было нужно, чтобы Аркадий Степанович подошел ко мне, как подходил к другим ребятам, и что-нибудь сказал, пусть самое пустяковое.
Я очень старался. Я лез вон из кожи. Я старался, как никогда. У Половикова был несчастный и испуганный вид, он часто потряхивал руками в лапах, потому что я, наверное, больно отбил ему ладони.
Как я старался! Ну, подойди же, старик, подойди…
Он подошел. Как раз тогда подошел, когда я уже терял надежду.
— Локоть не заваливай, Коноплев! Зачем заваливаешь локоть?
Я трудно перевел дыхание. День был снова солнечным.
— Хорошо, Аркадий Степанович, спасибо!
Давненько я так не работал на лапах, с таким увлечением. Половиков взмолился: «Чего ты лупишь, как бешеный!»
— Держи, знай, держи!
Я приметил краем глаза, как насторожились, оказавшиеся почему-то рядом, когда подошел старик, Сашка и Арчил. Я приметил, как у них застыли в воздухе кожаные перчатки, как давеча на реке руки с камешками. Я приметил, как Арчил мигнул Сашке, а Сашка мигнул Арчилу. Да ладно вам, ладно уж, радетели!..
Мы на сборе встречались со стариком только на тренировках. Сколько раз я подходил по вечерам к двери его комнаты на первом этаже. Круглая цифра «8» на двери не пускала меня за порог. Она, эта восьмерка, глядела на меня холодно и с недоумением: какие могут быть у вас, молодой человек, особые дела к старшему тренеру сборной команды боксеров? Что-нибудь случилось, на что-нибудь жалуетесь? Идите, идите к ребятам, играйте с ними в шахматы, делайте что хотите, только не лезьте без причины к пожилому человеку, не старайтесь выделиться среди других, не ищите близости, не надо. Какое дело здесь до ваших смутных переживаний?