Козьма Прутков
Шрифт:
Вот он — ненавистный опекунам «ура-патриотизм», грубо смешавший в одно Россию с рублями и рылами.
Завершает «Церемониал» тонкая пикировка примечаний в прозе, которыми обмениваются отец Герасим, полковник и адъютант:
« Герасим. <…> Строги свиреп быши к рифмам ближнего твоего, сам же, аки свинья непотребная, рифмы негодные и уху зело вредящие сплел еси. Иди в вечный огонь, анафема.
Полковник. Посадить
Адъютант. Так как отец Герасим есть некоторым образом духовное лицо, находящееся в прямой зависимости от Консистории и Св. Синода, то не будет ли отчасти неловко подвергнуть его мере административной посаждением его под арест, установленный более для проступков по военной части.
Полковник. А мне что за дело. Все-таки посадить после пикника.
Примечание полкового адъютанта. Узнав о намерении полковника, отец Герасим изготовил донос графу Аракчееву, в котором объяснял, что полковник два года не был на исповеди. О том же изготовил он донос и архипастырю Фотию… Однако, когда подали горячее, не отказался пить за здоровье полковника, причем полковник выпил и за его здоровье. Это повторялось несколько раз, и после бланманже и суфлевертю, когда гг. офицеры танцевали вприсядку, полковник и отец Герасим обнялись и со слезами на глазах сделали три тура мазурки, а дело предали забвению…»
Проект о введении единомыслия в России
Бывает, что усердие превозмогает и рассудок.
У нас всегда процветала компанейщина. То как будто никто и не подозревает, что существует армия. А то вдруг возникает страшный переполох, и все некоторое время только и говорят, что об армии и об ее нуждах. Потом шум стихает, и снова никакой армии и никаких проблем до следующего всплеска патриотических чувств. Впрочем, это касается любых сторон российской жизни. В том числе и такой деликатной сферы, как гражданские права и демократические свободы.
В середине XIX века господствовало официальное мнение, что Россия совершенно особенное государство, которое не только отличается, но и должно отличаться от Западной Европы всеми чертами своего социального устройства. Так называемая европейскость неприемлема для России. Тот порядок вещей, который заведен здесь, единственно правильный, и он покоится на естественных началах: мудрости светской власти и прозорливости православных иерархов. Тогда, кажется, еще не догадывались, что стабильность и застой — по сути, одно и то же, разница лишь в эмоциональной окраске самого термина. Тем не менее время от времени (обычно при смене царствований, а позже — руководств) возникало желание что-то реформировать, упорядочивать, улучшать. Желание это часто носило характер громогласного отеческого призыва и никогда не обходилось без понятного стремления поддержать свой порыв финансово за счет активного освоения казенных средств. Любые реформы — хоть военные, хоть гражданские — требовали крупных вливаний, независимо от результата.
Козьма Прутков был принципиальным противником всяких реформ. Он их ненавидел. Он боялся их как огня. Но боялся не потому, что из опыта ждал катастрофических последствий любой отечественной реформы, а потому, что опасался за собственное, хотя и относительное, благополучие. Да, Козьма Петрович Прутков — директор Пробирной Палатки, действительный статский советник и кавалер — не хотел никаких новаций. Однако если уж они назревали и проводились в жизнь правительством по распоряжению императора, как, скажем, великая Крестьянская реформа 1861 года, то убежденный консерватор сам активно подключался к реформаторской деятельности и всегда предлагал свои неожиданно смелые проекты.
Правда, проекты эти отличались направлением скорее утеснительным, нежели освободительным, то есть носили характер контрреформ, пытаясь компенсировать возможные последствия данного свыше расширения прав и свобод.
Если сами прутковские проекты начальство тормозило, одновременно оно сочло возможным поощрить служебное усердие «проектировщика» и направление его мыслей. Причем поощрение явилось в лестной всякому чиновнику форме правительственной награды.
Многие годы Козьма Петрович мечтал об ордене Святого Станислава, и он-таки его получил! Честолюбие директора Пробирной Палатки (злые языки сказали бы — тщеславие) было удовлетворено. На протяжении жизнеописания орден Святого Станислава фигурировал не раз. Пора уяснить себе его место в системе орденов Российской империи. По старшинству они располагались так:
Святого Андрея Первозванного;
Святой Екатерины;
Святого Великомученика и Победоносца Георгия 1-й степени;
Святого Владимира 1-й степени;
Святого Александра Невского;
Белого орла;
Святого Великомученика и Победоносца Георгия 2-й степени;
Святого Владимира 2-й степени;
Святой Анны 1-й степени;
Святого Станислава 1-й степени.
Можно подумать, что Прутков хлопотал о самой младшей из наград, что игра не стоила свеч. Нюанс между тем состоял в следующем. Ряд орденов имел степени, причем старшая степень младшего ордена ставила его выше младших степеней более высоких орденов. С учетом степеней число наград вырастало с восьми до двадцати, и Святой Станислав 1-й степени (а именно им отметили нашего директора) располагался в почетной середине орденской иерархии. Он оказывался уже не абсолютно младшим, а младшим среди старших. Черта между младшими и старшими подводилась как раз под ним:
Святого Станислава 1-й степени;
Святого Великомученика и Победоносца Георгия 3-й степени;
Святого Владимира 3-й степени;
Святой Анны 2-й степени;
Святого Станислава 2-й степени;
Святого Великомученика и Победоносца Георгия 4-й степени;
Святого Владимира 4-й степени;
Святой Анны 3-й степени;
Святого Станислава 3-й степени.
Император как верховный гроссмейстер всех российских орденов гарантировал носителю Святого Станислава 1-й степени право потомственного дворянства, единовременную премию и пожизненную пенсию. Так что Козьма Петрович не зря старался. Дворянство он уже имел, но манкировать прибавкой к жалованью было не в его правилах. Награда в свою очередь побуждала трудиться с удвоенным усердием, и кавалер устремил свои силы в область законотворческую.
Вершиной реформаторской деятельности Козьмы Пруткова следует признать его «Проект: о введении единомыслия в России». Шутки шутками, но проблема на самом деле существует. Рассуждая общо, разнообразие мнений демократично, однако приводит к ослаблению внутреннего единства. Напротив, полицейские меры восстанавливают сплоченное единообразие, но при этом страдает каждое трепетное Я, утесняется свободное творческое начало. Вопрос в том, как ненасильственно совместить интересы государства с правами и желаниями граждан. Россия не принадлежит к тем странам, которые преуспели в искусстве подобного компромисса. Наш особенный перманентный национальный «компромисс» ярче всего воплотился в одной из статей «Уложения о наказаниях исправительных и уголовных» 1845 года, в соответствии с которой жестокое наказание кнутом было отменено, но одновременно вместо порки «мягкой» двухвостой плетью предписали сечь более жесткой треххвостой.
Крестьянская реформа, упразднившая крепостное право, вызвала в дворянине Козьме Пруткове законное возмущение: он посчитал себя стороной пострадавшей, по крайней мере морально. Выразить открыто свое несогласие, будучи человеком благонамеренным и законопослушным, он не мог — ведь это же был правительственный акт! И тогда Козьма Петрович решил взять реванш на «идеологическом фронте». Ему показалось, что представилась возможность… как бы это лучше сказать?.. нет, не то чтобы выслужиться, но обратить внимание руководства на свое врожденное любоначалие и почтение к субординации. Осознав это, он воскликнул: «Да разве может быть собственноемнение у людей, не удостоенных доверием начальства?! Откуда оно возьмется? На чем основано?» И кавалер многих орденов формулирует положение, которое мы вправе назвать Аксиомой Пруткова,поскольку оно никак не доказывается, а просто принимается на веру: