Крах тирана
Шрифт:
– Он ее не получит, – сказал Муса-Гаджи.
– Как знать, – вздохнул Сен-Жермен, – как знать… Но в том, что шах перевернет Дагестан вверх дном, можете не сомневаться.
– Это мы еще посмотрим, – через силу улыбнулся Муса-Гаджи.
– Ну что ж, бесстрашный мсье, – сказал Сен-Жермен, взмахнув своей шляпой. – Теперь я вынужден откланяться и оставить вас наедине с вашей судьбой.
Поле того, как Сен-Жермен ушел, Мусу-Гаджи долго никто не беспокоил. Он попытался встать, но оказалось, что ноги его в кандалах и прикованы к каменной скамье, на которой он лежал. Сквозь маленькое
И все же Муса-Гаджи чувствовал огромное облегчение. Не столько потому, что боль от ран немного притупилась, сколько от сознания, что ему удалось спасти свою любимую. С мыслями о Фирузе Муса-Гаджи и забылся тревожным сном.
Вечером его разбудили чьи-то голоса. Муса-Гаджи открыл глаза и в свете факела увидел, что вокруг суетятся какие-то мрачные люди в кожаных фартуках.
Это были шахские феррахи, явившиеся со своими ужасными инструментами во главе с главным палачом – насакчи. Затем появился и первый визирь. Он потеребил свою длинную бороду и спросил:
– Где та девушка?
Муса-Гаджи молча отвернулся.
– Жалкий вор, отвечай, когда я тебя спрашиваю!
– Вор – тот, кто украл, а не тот, кто вернул украденное, – ответил Муса-Гаджи.
– Так ты еще смеешь рассуждать? – гневался визирь. – Ну-ка, научите его почтению!
И феррахи принялись за свое кровавое дело. Сначала они били Мусу-Гаджи палками по ногам. Когда ступни его были разбиты в кровь, а Муса-Гаджи не проронил ни слова, визирь велел растянуть его на дыбе и бить воловьими кнутами с медными гвоздями на конце.
– Я сдеру с тебя шкуру, – обещал визирь, прикрываясь от брызгавшей крови. – У нас и не такие молчуны начинали петь соловьями.
Муса-Гаджи обернулся к визирю и плюнул в него кровавой слюной.
– Говори, негодяй! – орал визирь, утираясь рукавом халата. – Пока я не вырвал твой язык!
Но Муса-Гаджи не собирался ничего говорить, он думал лишь о том, как не застонать под впивавшимися в него кнутами.
– Это только начало, – грозил визирь, подавая знак главному палачу. – Он предпочитает помучиться. Похоже, это освежает ему память.
Насакчи надел на руку скребницу, похожую на ту, которой чистят лошадей, но эта была утыкана острыми шипами. Феррахи подхватили истекавшего кровью Мусу-Гаджи, и насакчи прошелся скребницей по его спине.
У Мусы-Гаджи помутилось в глазах, и он потерял сознание.
Когда его обдали холодной водой и он снова открыл глаза, перед ним стоял сам Надир-шах. Он оглядел запачканные кровью стены и усмехнулся:
– Какой чудесный цвет! Он напоминает рубины моей короны.
– Молчит, как каменный, – оправдывался визирь.
Надир-шах вгляделся в Мусу-Гаджи и произнес:
– Это ничтожество надеется умереть мучеником. Но мы не окажем ему такой чести.
– Надир, – с трудом прошептал Муса-Гаджи. – Ты был рабом, рабом и остался. И вся твоя армия, все пушки, все твое золото – ничто перед свободными людьми. Одумайся и убирайся в свою Персию!
– Этот кусок мяса, годный лишь на обед голодным псам, решил учить владыку мира! – расхохотался Надир-шах. –
– Ты ничего не понял, – сказал Муса-Гаджи, напрягая последние силы. – У нас не отдают свободных девушек за презренных рабов. Даже если они носят короны и называют себя повелителями вселенной.
Ошеломленный крепостью духа человека, находящегося на волосок от смерти, Надир-шах не сразу нашелся что ответить. А шахский визирь и палачи в ужасе закрыли руками глаза и уши, стараясь показать, что они ничего не видели и не слышали. Стать свидетелем такой неслыханной дерзости, такого оскорбления священной особы означало подписать себе смертный приговор.
Придя в себя, Надир-шах вырвал у ферраха кнут и в бешенстве обрушил его на Мусу-Гаджи.
– Рабство будет клеймом, которое я выжгу на Дагестане, – ревел Надир-шах. – И на каждом из тех, кто не признает моей власти!
Но Муса-Гаджи его уже не слышал. Он не чувствовал боли. Он лишь видел светлый лик прекрасной Фирузы, которая улыбалась ему из темноты.
Мусу-Гаджи вновь и вновь окатывали холодной водой, и феррахи не переставали упражняться в своем кровавом ремесле. Но все их усилия оказались тщетны. Убедившись, что душа Мусы-Гаджи вот-вот покинет его изувеченное тело, визирь велел феррахам убираться. А Мусу-Гаджи снова поручил стараниям Сен-Жермена.
Француз не верил, что Мусу-Гаджи можно вернуть к жизни, но оказалось, что он все еще жив.
Глава 75
Близился час выступления армии Надир-шаха, задумавшего навсегда покорить или вовсе уничтожить горцев. Уже собрались в назначенных местах все полки. Неясным оставалось лишь одно – кто поведет правое крыло армии?
Лазутчики, которых во множестве посылали в горы, почти не возвращались. А те, кто приходил обратно, доносили не о выведанных дорогах, а о том, что горцы повсюду готовятся к сражениям.
Шахман ссылался на то, что лишь слышал об удобных проходах, но сам там не был, поэтому не мог сказать, пройдут ли там артиллерия и большие обозы. Не мог он точно назвать и число горцев, готовых сражаться с Надиром. Их было меньше, чем воинов у Надира, но в горах количество не всегда имело решающее значение, о чем свидетельствовала печальная судьба брата Надир-шаха.
Шахман, даже если бы знал дороги, не стал бы об этом говорить. Что там случится в горах – одному Аллаху известно, а прослыть предателем, который привел на родную землю безжалостного врага, ему вовсе не хотелось. Он был не прочь воспользоваться плодами победы Надир-шаха или приписать себе тайную деятельность, приведшую к его поражению. Но и то, и другое требовало его участия. И Шахман вспомнил про схваченного каджарами Мусу-Гаджи. Он не совсем понимал, что там случилось в гареме, но в том, что Муса-Гаджи знает в Аварии каждую тропинку, Шахман не сомневался. Не сомневался он и в том, что Муса-Гаджи скорее умрет, чем станет проводником вражеских войск, но все же рассказал визирю о возможном проводнике.