Крах тирана
Шрифт:
– Как будет угодно великому полководцу, – ответил Муса-Гаджи.
– Мне угодно выступить немедленно, – приказал Лютф-Али-хан. – Но запомни: любой неверный шаг будет стоить тебе жизни.
– Я это знаю, – сказал Муса-Гаджи. – Я укажу самые короткие тропы.
– Тропы? – изумился Лютф-Али-хан. – Мне нужны дороги, по которым пройдут мои пушки.
– В горах Дагестана нет таких больших пушек, – ответил Муса-Гаджи. – И нет таких дорог.
– У вас тут вообще ничего нет, кроме скал и непомерного упрямства, – гневался Лютф-Али-хан. – А кони по этим твоим
– Где люди – там и кони, – заверил Муса-Гаджи.
– А где кони, там и верблюды, – облегченно произнес Лютф-Али-хан. – А на верблюдах – вьючные пушки. А большие орудия… Мы найдем способ доставить и их куда надо.
Сигнальная пушка сделала выстрел. Это означало, что войска Лютф-Али-хана покидают лагерь и выступают дальше.
Каджары двинулись в горы под гром литавр и звон доспехов. Они были похожи на тяжелую грозовую тучу, внутри которой уже копилась сила будущих молний.
Впереди, как обычно, шли части, составленные из провинившихся сарбазов. Этим головорезам ничего другого не оставалось, как погибнуть или доказать свою преданность падишаху. Если они проявляли слабость, их ждали смертельные удары копий идущих следом отрядов.
Следом двигалась конница, посреди которой ехал сам Лютф-Али-хан со своей свитой и телохранителями.
Муса-Гаджи со стерегущими его всадниками периодически выезжал вперед, чтобы указать дорогу, или, если местность была ровной, поднимался на ближайшую возвышенность, откуда путь можно было указать намного дальше.
Лютф-Али-хан спешил. Он должен был выйти к Хунзаху к определенному времени, когда сам Надир-шах явится с другой стороны к Кумуху и Андалалу. А кроме того, в скорости заключалось спасение самого отряда Лютф-Али-хана, который начал испытывать нехватку продовольствия. Отступавшие горцы не оставляли ему ничего. Сборщики продовольствия, рассылаемые по окрестным аулам, возвращались ни с чем. А когда разгневанный Лютф-Али-хан начал рубить им головы за неисполнение приказа, то сборщики и вовсе перестали возвращаться, предпочитая дезертировать или переходить на сторону горцев. Все это мешало быстрому продвижению, потому что приходилось поджидать обозы. А когда горцы стали на них нападать, обозы пришлось усиленно охранять.
Но все эти беды были ничто в сравнении с невообразимыми тропами, по которым даже груженные легкой артиллерией верблюды шли с опаской. Подъем на каждый перевал отнимал время и силы, не говоря уже о людях и вьючных животных. Они гибли, срываясь в пропасти или под камнями, которые скатывали на них оседлавшие вершины горцы. Среди этих мстителей, большинство которых были стариками, замечены были даже дети и женщины.
Те же лишения ожидали каджаров и на головокружительных спусках. А тяжелые пушки – их и по ровной дороге тащили по восемь волов – превратились здесь в нескончаемые муки для сотенных отрядов. Несколько орудий уже было потеряно
– О Али, где твой волшебный меч, рассекающий горы?! – взывал Лютф-Али-хан, измученный борьбой с каменным океаном. – Лишь он мог бы рассечь эти твердыни и проложить нам прямой путь!
Но тропы становились все у'же и круче, а хребты все выше и неприступней. Люди валились с ног от усталости и жажды. Водоносы не успевали пополнять в реках бурдюки. Лошади, мулы и верблюды отказывались идти дальше, и никакие плети не могли сдвинуть их с места, пока они не получали хотя бы небольшой отдых.
Глава 82
Чупалава нестерпимо тянуло в Согратль. Те, кто заглядывал оттуда на хутор, привозили важные новости. Сосед, ездивший навестить отца, сообщил, что вернулась Фируза, а спасший ее Муса-Гаджи то ли погиб, то ли попал в лапы к шаху. Аминат отправилась повидать Фирузу и тоже вернулась с удивительным известием. Оказалось, Муса-Гаджи жив, об этом сообщил его друг Ширали, прибывший с важными сведениями. Большего ни Фируза, ни ее отец говорить не стали, ссылаясь на запрет, наложенный кади Пир-Мухаммадом, но по их радостным лицам Аминат определила, что дела Мусы-Гаджи не так плохи, как могли быть. Известно было также, что Надир-шах двинулся на горцев с большим войском.
– Там что-то происходит, – волновался Чупалав, – а я тут сижу…
– Тебе надо лечить свои раны, – удерживала его Аминат. – Сколько можно воевать! Будто некому кроме тебя было мчаться в Табасаран! Чуть ноги не лишился!
– А давай мы будем воевать вместо тебя, отец? – предлагали сыновья, которые заметно подросли и уже на многое были способны.
– Этого еще не хватало! – причитала Аминат. – Лучше поработайте в поле, пока у отца нога не зажила.
– Уже зажила, – отвечал Чупалав. – Всего лишь царапина.
– Конечно, царапина, – спорила Аминат. – Полные сапоги крови привез.
– Это не моя была кровь, – возражал Чупалав. – Вражеская. По трое на меня кидались. Просто отмыть не успел.
– Ну что стоите? – напустилась Аминат на детей. – В поле работы полно!
– Лучше мы в сад пойдем! – упирались дети. – Там уже тутовник созрел.
– Мы и вам соберем!
– А поле как же? – улыбалась мать.
– А в поле вчера папа работал.
– Ты? – обернулась к мужу Аминат. – А твоя рана?
– Я же говорю: зажило все, – уверял Чупалав. – Там, на склоне, ограда террасы осыпалась, пришлось укрепить.
Улучив минуту, ребята схватили корзину и убежали в сад.
– А я думала, ты просто посмотреть ходил, – всплеснула руками Аминат.
– Теперь за дом примусь. Надо же его, наконец, достроить.
– И так хорошо, – старалась удержать мужа Аминат.
– Надо хоть крышу после дождя утрамбовать, – настаивал Чупалав. – Я это быстро.
– Дома делай, что хочешь, – согласилась Аминат. – Только не воюй больше! А то как уйдешь, я себе места не нахожу. Будь она проклята, эта война.