Крамнэгел
Шрифт:
В ответ на звонки сэра Невилла начальник тюрьмы сообщал, что в отделении максимально строгого режима установилось необычное спокойствие. Он объяснял его разгаром литературного сезона, но, разумеется, то, что его подопечные превратились в группу школьников, усердно и старательно корпящих над контрольной, никоим образом не означает, что свойственная им склонность к проказам оставила их навсегда. Начальник тюрьмы ожидал бури после затишья, особенно когда литературные упражнения приведут к тому, что банковские счета авторов пополнятся достаточными суммами и им захочется тратить деньги на воле.
И действительно, неделю-две спустя Крамнэгел вдруг ощутил вокруг себя атмосферу необычной напряженности. Без сомнения, человек, не имеющий опыта и подготовки полицейского, не заметил
Как-то к концу вечерней прогулки — уже наступило то неопределенное время дня, когда водители начинают включать фары, — Крамнэгел заметил, что налетчики, сидевшие по делу о захвате «Боинга», обмениваются такими намеренно лишенными выражения взглядами, что ошибиться в их значении невозможно. Любопытная особенность человека — всегда либо переигрывать, либо недоигрывать, не умея точно соблюсти чувство пропорции даже в шедеврах. А теперь налетчики стали подтягиваться к одной стороне двора, передвигаясь с подчеркнутым безразличием, явно свидетельствовавшим о наличии тайных намерений.
— Сейчас что-то будет, — уголком рта Сабак шепнул Крамнэгелу.
— Он мне рассказывает, — весь напрягшись, тихо буркнул тот в ответ.
Теперь уже все начали понимать, что назревают какие-то события, — все, кроме двух надзирателей. Откуда-то издалека донесся рокот вертолета, словно в воздухе забил крыльями огромный беззащитный доисторический ящер. Надзиратель взглянул вверх и насторожился наконец. Шум исходил непонятно откуда и нарастал с невероятной быстротой. Что-то здесь было явно не так. Устраивать такой шум в городе не положено. Тем не менее он становился все громче и громче, и вот — разинув рты, подобно персонажам фантастического фильма, перепуганным сверхъестественным явлением, — они увидели, как над их головой, словно огромное черное насекомое, появился вертолет и перелетел над тюремной стеной, хитро и ехидно отражая своим единственным выпуклым глазом последние лучи заходящего багрового солнца.
На землю с грохотом обрушились канистры, и из них повалил густой дым. В ответ на робкие выстрелы надзирателей застрекотал пулемет. Один из надзирателей пошатнулся и упал, второй схватился за грудь, задыхаясь в жестоком приступе кашля. Вслед за канистрами из вертолета полетели картонные коробки. Крамнэгел рванулся вперед — в облака дыма и слезоточивого газа.
— Куда ты?! — крикнул ему вслед Сабак.
Но Крамнэгел, набрав в легкие как можно больше воздуха, не мог ему ответить. Он вцепился в одну из картонок как раз в тот момент, когда ее начал раздирать, доставая оттуда противогаз, один из налетчиков — Билл Гансмит. Сбив Гансмита с ног мощным ударом в челюсть, Крамнэгел подхватил выроненный им противогаз. В этот момент из люка вертолета вывалилась веревочная лестница, и две фигурки, обе в противогазах, начали карабкаться по ней вверх сквозь дымовую завесу, охватившую уже изрядную часть двора. Вскочив на ноги, Гансмит бросился на Крамнэгела, пытавшегося натянуть на себя противогаз. Сцепившись, оба рухнули наземь. Один из людей на веревочной лестнице замешкался, затем полез было вниз, но второй схватил его за плечо. Пилот беззвучно кричал что-то в стеклянном пузыре своей кабины, а лопасти винта с чавканьем и скрежетом рубили воздух. Гансмит вскочил было, обливаясь слезами, задыхаясь и размахивая руками, но Крамнэгел вцепился ему в лодыжку мертвой хваткой. Пилот решил, что с него хватит, и вертолет полетел прочь. Дымовая завеса оказалась плотнее, чем рассчитывали налетчики, и пилоту пришлось сбавить высоту. Эллисон успел залезть в кабину, но менее черствый Бурпейдж, тревожась за товарища, замешкался на лестнице. Вертолет прошел над самой тюремной стеной; Бурпейдж врезался в нее, и тело его протащило по вмурованным в ее поверхность железным шипам и битому стеклу. Невыносимая боль пронзила Бурпейджа, он выпустил из рук лестницу и рухнул на проложенное вдоль тюрьмы шоссе. Его изуродованное, неестественно сплющенное тело распласталось посреди дороги, и даже противогаз не мог скрыть страшного оскала смерти на лице.
Когда дым рассеялся, надзиратели с автоматами на изготовку взяли в кольцо Крамнэгела и Гансмита, которые все продолжали кататься по земле, хотя Гансмит наглотался газа так, что его рвало. Крамнэгела удивила ярость, с какою надзиратели оторвали их друг от друга, и возмутили удары прикладами под ребра, когда надзиратели погнали его в камеру. Слышно было, что он что-то кричит в противогазе, но надзиратели с перепугу не желали терпеть никакого неповиновения. Крамнэгела втолкнули в тесную камеру, а вслед за ним втолкнули и Гансмита. Минуту спустя в дверь вошел бледный и взволнованный начальник тюрьмы. Надзиратели, которым было явно не до шуток, сорвали с Крамнэгела противогаз. На лице его вокруг глаз остались два красных отпечатка —, там, где в кожу впились стекла.
— Что, бежать пытался? — забрызгал слюной начальник тюрьмы.
— У меня в мыслях…
— Молчать! Нет, это вам не поможет. Уж я позабочусь. Не поможет! Я-то собирался обойтись с вами по-хорошему, замолвить словечко перед комитетом по помилованию, но теперь дудки! Ни за что в жизни! А вы, Гансмит, осуждены на двадцать лет, и вам прекрасно известно, что вас теперь ждет, — никаких послаблений, никаких пересмотров, отсидите от звонка до звонка, сколько вам сейчас? Двадцать пять? Двадцать шесть? Вот вам и вся жизнь впустую. Что же до вас, — он повернулся к Крамнэгелу, нахмурившемуся от недоумения, — то нам здесь не нужны ваши грязные американские штучки, ясно? У вас семь лет, да? По-моему, мало еще. Вы, говорят, были начальником полиции в какой-то богом забытой дыре? Стоит ли удивляться, что наш мир дошел до такого состояния, если таких, как вы, назначают руководить полицией!
Этот град незаслуженных и несправедливых оскорблений заставил Крамнэгела вскипеть. Лицо его задергалось, запылало от ярости.
— И это ваша благодарность? — прорычал он.
— Благодарность? — взвизгнул начальник тюрьмы.
— Какого же хрена я, по-вашему, сцепился с этим парнем?
— Вам, кажется, велели заткнуться, — угрожающе рявкнул старший надзиратель.
— А вы не суйтесь!
— Почему вы с ним сцепились? — заорал начальник, выйдя из себя и не обращая внимания на старшего надзирателя. — Да потому, что вы ударились в панику, как трусы во время кораблекрушения, когда возникает драка за места в шлюпке и люди топчут друг друга, чтобы спасти свои шкуры. Но вы могли бы не беспокоиться. Все равно мы всех вас переловим, всех. И вашего подполковника Каули-Мидлторпа в придачу. А сейчас обоих на неделю в одиночный карцер. Потом поговорим еще.
— Да, скажи ты ему, что я пытался помешать тебе бежать! — приказал Крамнэгел Гансмиту.
— Молчать! — крикнул старший надзиратель.
— А ну двигайте, двигайте. Пошли в карцер!
Крамнэгел попятился в угол камеры. Гансмит же застыл на месте, безучастно глядя на него.
— Вот что я скажу вам, ребята, — подобравшись, тихо сказал Крамнэгел. — Барахло вы. Просто барахло, и ни в какой я ваш карцер не пойду.
— Не пойдешь? — так же тихо переспросил старшин надзиратель. — И кто мы, по-твоему, как ты говоришь?
После взаимной прикидки сил и возможностей надзиратели кинулись на Крамнэгела и принялись его лупить. А он, исполненный сознания своей правоты, яростно отбивался.
— Сэр! Сэр! — донеслось из коридора.
— В чем дело? — откликнулся начальник тюрьмы.
— Бурпейдж мертв, сэр.
— Мертв?
— Сорвался с лестницы и упал на Балаклавское шоссе.
— Вот бедняга.
— Он еще был жив, когда мы нашли его, но в себя так и не пришел.