Краса непутёвая
Шрифт:
Она села на небольшую скамеечку, встретившуюся ей на пути, по-старушечьи подперла ладонью подбородок и беззвучно заплакала. Её слёзы падали на стебли высоких травинок, стекали по ним к земле, как роса.
Время роковых ошибок
Ирина снова зашла в гости на несколько минут к Залихватовым. Она сидела за столом с Екатериной Михайловной и пила с хозяйкой дома крепкий горячий чай с ватрушками.
– А сейчас мой Гриша на смене,– сообщила Залихватова. – Трудится. Всех денег не заработаешь.
– Я просто не знаю, что делала бы без вас, Екатерина Михайловна. Вы – очень хорошие люди, – Ирина чувствовала себя очень неловко, чего скрыть было не возможно.– И Григорий Кузьмич встретил меня, как родную дочь. Извините, но иногда мне кажется, что он…
– Нет, Иришка. Он тебе не отец. Но Гриша постоянно думает о тебе. Ночами не спит. У него начало побаливать сердце.
– Да я так и не считаю, Екатерина Михайловна. Мне ещё мой покойный дед сказал, что Григорий Кузьмич – мне не отец. Просто многое не понятно. Иногда не знаю, что и думать. Да и зачем мне видеть родного отца? Мы не знаем другу друга. Чужие люди. Да и у меня всё нормально.
– Прости, Иришка. Но у тебя, как раз, не всё нормально. Да ты пей чай, и слушай старую неразумную женщину, которая не во всём и не всегда понимает поступки молодёжи. С тобой твориться неладное! Но не могли же мы тебя силком связать и заставить жить у нас в доме. Хотя, должны были так и поступить.
– Мой Гера – очень хороший. Просто его никто не понимает.
Ирина отхлебнула из чашки глоток чаю, взяла кусочек домашнего пирога. То же самое сделала и хозяйка дома.
– Я буду говорить тебе не очень приятные вещи. А ты слушай, – выражение лица у Екатерины Михайловны стало суровым и озабоченным. – И прошу тебя, не вскакивай с места! Без всякой там обиды. Старая тётка выскажется, а потом и поплачет вместе тобой, горюшко ты моё.
– Хорошо, я постараюсь, Екатерина Михайловна. Я буду слушать. Но всё равно, я его, своего Гракова не брошу, потому что он…
– Знаю! Потому, что он хороший. Ты его не бросишь? Что ты говоришь! Да эта маленькая страшненькая и с трудом говорящая, и вечно пьяная обезьяна, давно уже бросила тебя. Все это видят и знают. А ты – нет! Представь себе, никто и ничего с ним не может сделать. Потому, что ты везде и всюду защищаешь его.
– Он ради меня, Екатерина Михайловна, уволился из хабаровской фирмы «Ремонтник», и его взяли мастером в нашу механическую мастерскую.
– Да, взяли. Не спорю, у него родственники со связями. Но мы здесь и не таких верблюдов сквозь игольное ушко пропускали. А приехал он сюда, чтобы пропивать с местными и приезжими девицами твои деньги. Молчишь? И правильно делаешь. Кроме всего прочего, он очень часто летает на самолёте, в Комсомольск-на-Амуре. Он снимает там проституток…
– Мне уже говорили, что… Но я не верю.
– Ты ведь знаешь, Ира, не меньше, чем я. Но ты не хочешь ничему верить. Ведь он у тебя уже не живёт, а только прибегает за деньгами. Да и иногда позаниматься с тобой сексом. Таких наглых людей ни в одной Африке, ни на какой пальме не найдёшь.
– Зачем вы такое говорите, Екатерина Михайловна?
Татану чуть не выронила из рук чашку с чаем, хотела, как следует, возмутиться, но опустила вниз голову.
– Господи! Да то, что я говорю, цветочки! Ты послушай людей! – Залихватова разволновалась больше, чем Ирина. – Ведь они редко ошибаются. Ты, кристально чистая девушка, стала пить, как сапожник. Да и, вряд ли, сейчас так сапожники так пьют. Каждый за своё место держится. Безработица… вечная и беспредел!
– Но у меня нет никаких прогулов и нарушений дисциплины?
– Этого ещё не хватало! А твой сокол ясный, рыжий в крапинку, Бова-богатырь, который метр с кепкой в прыжке, причём, с шестом, давно уже живёт с сорокалетней спившейся Клавдией. Есть тут такая. Всем даёт, да никто не берёт. А ему, твоему козлу, всё равно, с кем пить и на ком лежать.
Ирина вдруг прикрыла рукой рот, вскочила со стула и выбежала на улицу. Её, явно, тошнило. Екатерина Михайловна с сочувствием посмотрела ей вслед. Взяла чашку с остывшим чаем, преподнесла к губам. Вскоре вернулась и Татану, смущённо сказала:
– Что-то меня затошнило, и голова закружилась.
– Сколько?
– Я не поняла, Екатерина Михайловна, что «сколько».
– Всё ты поняла, Ирочка. Я о сроке твоей беременности спрашиваю.
– Три месяца. Чуть больше. У нас сразу же получилось… в мае. Я не хотела, но так произошло.
Она разрыдалась, закрыв лицо руками. Екатерина Михайловна придвинулась к ней вместе со стулом, обняла её. В глазах её заблестели слёзы. Ирина подняла голову и сказала, по-взрослому:
– Прямо, не знаю, что и делать.
– Делать надо… аборт. Не стоит ломать себе жизнь, Ира. А впрочем, можно и родить. Ты без жениха не останешься. Красота твоя не блекнет, но разума, ты уж извини за прямоту, у тебя становится всё меньше и меньше.
– Я не знаю, как поступить, Екатерина Михайловна. Но я очень хочу, чтобы у меня был ребёнок. Но в сентябре поздно уже что-то делать.
– По большому счёту, и сейчас уже не желательно заниматься такими… ковыряниями. Медицина, правда, получше стала, но… потом может случиться так, что детей рожать не сможешь,– Екатерина Михайловна была озабочена и рассудительна. – Такое дело всем известно и понятно.
– А я хочу! Мне хочется иметь мужа, много, много детей.
– Он знает, твой Гера, об этом?
– Да. Он говорит… он говорит, что я нагуляла его с каким-то Пашкой. Но я не знаю, тётя Катя, ни какого Пашку. Я никого… в этом смысле не знаю, кроме Геры.
– Ещё бы! Такому гаду надо всегда наставлять рога. Он – не мужик, и таковым даже в ином мире уже не станет. Но мне и тебе понятно, что ребёнок, которого ты носишь в себе, от него, от… гнусного пеодаракиса. Ничего, что я с тобой, Ирина, на греческом языке разговариваю?