«Красин» во льдах
Шрифт:
Доктор и Самойлович не соглашались с Брейнкопфом. Брезентовые брюки, распластанные на льдине, с самолета нетрудно принять за лежащего человека.
— Пусть так, — пожимал плечами доктор Средневский. — Но могу поручиться, что Дзаппи и Мариано питались неодинаково. Слишком много неясного в поведении Дзаппи. Вначале Мариано порывался что-то сообщить мне. Но я заметил, как Дзаппи по-итальянски приказал ему замолчать. Тайна окружает отношения этих людей. И никогда, никогда человечество не узнает правды о смерти Финна Мальмгрена!
— Разве только в одном случае, — сказал профессор.
— Например?
— Если Мальмгрен лежит в ледяной могиле, то течения океана могут принести эту могилу к берегам Гренландии. Ее могут также повстречать какие-нибудь будущие экспедиции… Но на это мало надежды.
— Я верю, что тайна откроется, — настаивал штурман. — Все тайное становится явным.
— Не всегда, — возразил Самойлович. — Арктика умеет хранить свои тайны.
* * *
В лазарете был полумрак. Фельдшер Щукин сидел возле спасенных на клеенчатом темном диване.
Дзаппи позвал его. Он произнес слово, которого фельдшер не понял. Тогда итальянец, опираясь на руку, приподнялся с койки и другой рукой указал на зеркало, лежавшее на столе. Щукин подал зеркало Дзаппи…
Человек долго вглядывался в обросшее бородой лицо и не верил своим глазам.
— Это командор Дзаппи? — спрашивал он на ломаном русском языке.
Хлопотливый и добрый Щукин кивал головой и говорил, улыбаясь:
— Да, товарищ Дзаппи, это вы и есть!
— Товарищ?
Дзаппи шевельнул бровями. Он приподнял голову над подушкой, посмотрел на Щукина и сказал:
— Я офицер! Не сметь… Не товарищ!
Ошеломленный Щукин широко раскрытыми глазами смотрел на итальянца. Он замолчал и отошел в сторону. В дальнейшем фельдшер самоотверженно исполнял свой долг, ухаживал дни и ночи за Дзаппи, выбивался из сил, но на спасенного смотрел холодными и чужими глазами.
Мариано медленно возвращался к жизни. Жизнь вливалась в его организм столь малыми дозами, что доктор, обводя глазами кают-компанию, мрачно произносил:
— Выживет ли, не знаю!
Днем Дзаппи дали чашку бульона, кофе и капельку коньяку.
После обеда он вновь попросил зеркало. Он не сразу решился глянуть в него, долго водил пальцем по поверхности зеркала, глядя на потолок. Наконец, решившись, взглянул и простонал.
— Дзаппи? — спросил он, указывая на темное, в бороде лицо человека, глянувшего из зеркала. — Не Дзаппи! Не Дзаппи!
И он попросил, чтобы зеркало убрали подальше.
Тогда вдруг обуяла его жажда стать как можно скорее, как сам говорил он, «человеком». Он требовал, чтобы его скорее обрили.
Просьба была исполнена, и Дзаппи с удовольствием смотрел на себя в зеркало. Он среднего роста, плечистый, крепкий, большеголовый. У него необыкновенно широкий, выдающийся подбородок, толстые губы. Разговаривая, он выпячивал нижнюю губу, открывая при этом огромный рот.
Узнав, что «Красин» идет спасать группу Вильери, он вызвал к себе в лазарет Джудичи:
— Я Дзаппи, комендант дирижабля «Италия». Я прошу при подходе к лагерю Вильери передать мой приказ коменданта. Все, что годно для пищи на льдине, взять с собой! Не оставлять ни одного сухаря, ни съедобной крошки!
Сознание Дзаппи не воспринимало, что на «Красине» — достаточный запас провианта. Он знал одно: каждую крошку надо беречь в стране льдов и желтого солнца. Он ненавидел эту страну. Он говорил, что проклинает ее, проклинает все эти льды, полярное солнце, туманы, Норд-Остланд. Он знает, что Арктику можно победить только будучи сытым. А он, Дзаппи, если бы только дали волю ему, ел бы сейчас вот так…
Он шумно двигал крупными челюстями и, поднося воображаемую пищу ко рту, жадно шевелил пальцами.
Ван-Донген из группы капитана Сора
Двенадцатое июля — день, когда в пустынном ледяном океане одна за другой на протяжении четырнадцати часов были открыты и спасены три группы людей.
Дзаппи и Мариано составляли первую. На помощь ей мы и спешили по зову Чухновского. Мы были подготовлены и к встрече с группой, которую «Красин» спас вечером 12 июля.
Но никто ничего не знал о людях, которых в тот день старпом Павел Акимович Пономарев открыл на диком каменном острове Фойн.
На острой вершине голого острова, мрачно выраставшего над большим белым простором, Пономарев увидел тоненькую иголочку. Она мерно раскачивалась из стороны в сторону. Пономарев изучал ее час, в течение которого сирена ледокола, надрываясь, звала людей в океане.
Изучив иголочку на вершине необитаемого острова, Пономарев уверенно донес капитану о неизвестных людях на острове Фойн, размахивающих какой-то мачтой.
Кто бы ни были эти люди, почва под ними не угрожала растрескаться, расколоться или протаять, как лед под лагерем группы Вильери.
И «Красин» шел дальше, минуя остров, а в радиорубке дежурный радист, словно читая вслух Жюля Верна, сообщал на Шпицберген о неизвестных людях на острове в ледяном океане.
— Мы заберем их на обратном пути, — сказал капитан и добавил: — Если их не подберут еще раньше. Это возможно, так как на Шпицбергене самолеты шведов.
Он угадал. Люди, открытые «Красиным» на острове Фойн, были подобраны самолетами, прилетевшими из Кингсбея, в то время как туман задерживал ледокол у льдины третьей спасенной группы.
Люди на острове оказались группой, известной под именем группы капитана Сора.
Их было двое: голландец ван-Донген и итальянец Сора.
Недели через полторы «Красин» стоял в бухте Кингсбей у берегов Шпицбергена. Черноволосый, с какаовым цветом лица человек, похожий на африканца, курчавый и толстогубый, откусывая на ходу большие куски толстого шоколада, вошел в кают-компанию «Красина». Ему было лет тридцать. Он назвался ван-Донгеном, поблагодарил за спасение и рассказал историю, которую я передаю здесь так, как мы слышали ее от молодого голландца.