Красивая иллюзия
Шрифт:
– Эту тварь!
– указываю охраннику на Ингу.
– В подвал! Запереть и забыть об ее существовании до моего прихода. Хотя, можете пустить ее по кругу, я не против, лишь бы живая осталась, убивать ее буду я, – охранник кивает головой, надвигается на Ингу, которая наивно пытается убежать. Женщина со скорой говорит, что мoжно ехать. Мать кричит, хватая мня за руки, прося не трогать Ингу. Не обращаю на нее внимание, отталкиваю от себя вырываясь, запрыгиваю в скорую. Беру мою девочку за руку, глажу по бледным щекам, с ужасом смотрю, как ее всю окутали проводами. Сейчас весь мой хрупкий мир зависит от этих проводкoв.
ГЛАВА 14
Алина
Меня поглощает темнота. Я будто в каком-то кошмарном сне. Вспышки света,
– Еще немного. Терпи, моя хорошая.
– Продолжает уговаривать меня женщина. Стискиваю зубы, пытаюсь делать все, что мне говорят. Через какое-то время боль становится невыносимой. Кажется, низ живота разрывает на куски. Кричу. А потом вдруг становится легче. Нет, боль не отступает, но она становится не такой значительной.
– Вот так, моя хорошая, - чувствую теплые руки на моем лице, убирающие прилипшие волосы.
– Вот и все. Теперь расслабься. Ты умница.
– В глазах до сих пор темно, все плывет. Чувствую, как в руку впивается что-то острое. Несколько мгновений и я прекращаю чувствовать боль, а еще через мгновение и все тело. Так хорошо. Я уже ничего не слышу и не чувствую. Ничего нет. Я куда-то уплываю. Туда, где ничего не имеет значения.
Я не знаю, сколько проходит времени, не понимаю где я. И совершенно не помню, что со мной произошло. Пытаюсь открыть глаза, но тут же зажмуриваюсь от яркого солнечного света. Слышу тяжелые шаги, шорох,и свет пропадает. Я могу пошевелиться, но боюсь двигаться. Боюсь вновь почувствовать боль. Ужасно хочется пить, словно я не пила очень долго и умираю от обезвоживания. С трудом распахиваю глаза, фокусирую взгляд на белоснежном потолке, чувствуя запах лекарств, понимаю, что я в больнице. Решаюсь пошевелиться, ощущая неимоверную слабость. Пытаюсь вспомнить, что со мной произошло и как я оказалась в больнице. Но память подводит, словно у меня амнезия или кто-то сверху щадит меня, не позволяя вспомнить случившееся.Хочу немного приподняться, осмотреть палату и понять, кто находится рядом со мной. Но при попытке сесть низ живота накрывает тупая ноющая боль. Морщусь, немного постанывая в голос, безвольно падаю на подушки. Глубоко дышу, прекращая резкие движения и бoль медленно отступает. Чувствую, как мою руку накрывает большая теплая ладонь.
– Алина, милая, не двигайся, - а я зажмуриваю глаза и никак не могу понять, реальность это или мой бред. У Олега такoй тихий, мягкий и немного надрывный голос. Поворачиваюсь в его сторону, удрученный вид. Волосы взъерошены, будто он постоянно трепал их, рубашка с оторванными верхними пуговицами вся помята. Я никогда не видела его в таком состоянии. Давыдов всегда идеальный, безупречный и безэмоциональный, а сейчас в его покрасневших тусклых глазах столько боли. Пн гладит мою ладонь, и я чувствую, как дрожат его руки.
– Как ты? Больно? – спрашивает он осипшим, неживым голосом.
– Нет. Уже нет, - отвечаю я и сама не узнаю свой голос. С минуту смотрю в его глаза и моя жестокая память начинает выдавать причины моего нахождения в больнице. Вот я бегу прочь из дома, оступаюсь, лечу вниз, падаю. Боль. Олег что-то кричит, о чем-то просит, а потом темнота. И следующие кадры. Яркими вспышками. Еще больше боли, свет, нлзнакомые голоса, женщина, говорящая мне, чтo делать. Острая боль, облегчение и вновь темнота. Нет! Резко отнимаю руку от ласкающей ладони Олега, накрываю свой живот в надежде почувствовать малыша. А его нет. Мой ребенок не со мной. Ничего нет. Я пустая. Совершенно пустая. Во мне нет жизни. Сердце начинает биться быстрее, отбивая грудную клетку. Пульс зашкаливает. Дышать становится трудно, а я вновь ощупываю свой живот в надежде почувствовать
– Нееет, - стону я, впиваясь в холодные, заледеневшие глаза Олега и читаю в них приговор, понимая все без слов лишь по его мертвому взгляду, стиснутой челюсти и тяжелому дыханию сквозь зубы.
– Нет. Нет. Нет! – мотаю головой в разные стороны, не желая принимать реальность. Часто, глубоко дышу, зажмуриваю глаза, желая вновь провалиться вo тьму и ничего не чувствовать. Наверное, я плачу, потому что лицо обжигает что-то мокрое, а из горла вырывается вой.
– Милая, Алина, пожалуйста… - он обхватывает мое лицо, удерживает, прислоняется холодным лбом к моему лбу, глубоко дышит. – Пожалуйста… пожалуйста… - повторяет он, а потом вдруг как в лихорадке начинает беспорядочно целовать мое лицо, собирая губами поток моих слез. Но моей памяти мало того, что она подкинула мне страшные кадры того падения. Разум издевается надо мной и выдает мне причины, по которым я бежала от Олега. Сама себя не узнаю, но глубокая боль и отчаяние сменяютсяяростью, злостью и презрением к Олегу. Нахожу в себе силы, накрываю руками его грудь и отталкиваю его от себя.
– Все из-за тебя! – хрипло кричу я, обвиняя в том, чтo случилось.
– Не прикасайся ко мне, убирайся! –он не поддается, сжимает меня сильнее, поднимает голову,и я вижу, как из глаз этого бесчувственногомужчины катятся скупые слезы. Олег молчит, сжимая губы, преодолевая собственную душевную боль. А мне плевать на его боль, на его эмоции и на него самого. Это он виноват, что нашего ребенка нет. Отталкиваю его от себя, еще и еще, пока он не пoддается, отшатываясь от меня.
– Убирайся отсюда. Не хочу тебя видeть! – сквозь нарастающую истерику требую я.
– Его нет.Понимаешь?! Нашего малыша нет. Мы убили его. Вдвоем. Бог, он все видит. Нельзя, понимаешь? Нельзя заводить ребенка ради своих корыстных интересов. Это ненормально, понимаешь?! Наш малыш не должен был стать инструментом по достижению целей. Это кара, понимаешь?
– утираю ладонями поток слез, которые застилают мне глаза, откашливаюсь, пытаясь освободиться от душащего кома в горле. А Давыдов просто стоит возле моей кровати, смотрит на меня, принимая все мои обвинения, кивает головой, соглашаясь.
– И я тоже хороша. Я выскочила за тебя замуж, забеременела просто потому, что ты так захотел. Искала долбанной красивой жизни. А дети, они в любви должны рoждаться. Понимаешь?! – срываюсь на последнем слове, сгибаясь пополам, сворачиваюсь на кровати из-за резкой боли в животе, вызванной истерикой.
– Алина, - Давыдов опускается на колени возле моей кровати. Кричит, зовет медперсонал.
– Не трогай меня, уйди пожалуйста. Мы больше никто друг другу, нас ничего не связывает. Да и не было нас. Голый расчет, – сквозь зубы, превозмогая боль, шиплю ему я. В палату влетают врачи, медсестры окружают меня, просят успокоиться, говорят, что сейчас подойдет психолог. Обрабатывают мою руку для укола. А я смотрю, как Давыдов встает с колен, отходит от кровати, кидает на меня болезненный взгляд, еще секунда и мне становится страшно смотреть в его глаза, потому что их словно инеем заволакивает, накрывая пеленой. Я зажмуриваюсь и только слышу, как открывается и закрывается дверь, неся за собой тонкий шлейф его мятного морозного парфюма. Мне ставят еще один укол. Пытаются успокоить, но за них это делают препараты. И я вновь проваливаюсь в спасительную тьму. Потом, когда первая боль стихнет,и я прекращу искать виновных, я пойму, что в том, что нашегo ребенка больше нет, я виновата не меньше Олега.
***
Очередное пробуждение дается легче. Только вот память теперь не щадит меня, возвращая в жестокую реальность. Я вновь не одна, но я точно знаю, что это не он. Мне почему-то кажется, что после того, как я его прогнала, он больше здесь не появится. Может я и не поняла, что творится в его душе, но я хорошо изучила его характер. Наверное, это к лучшему. Мы не можем больше быть вместе. Все рухнуло, маски сброшены, зыбкая иллюзия рассеялась и наш фальшивый брак больше не имеет никакого значения.