Красная лилия

Мортенсон Ян

Сейчас, правда, все реликвии находятся в музеях и архивах. Новые времена пришли со своим добром и злом. Я смотрел на дома, окружавшие площадь. Новая чума — опустошения, вызванные раком атмосферы, — оставила свои следы, хотя еще не столь глубокие, как в остальной Европе. Загрязненный воздух, загазованность, сернистое окисление способствовали коварному разрушению: выветривающиеся песчаные фасады, коррозия железных и бронзовых скульптур. Множество свидетельств этому я обнаружил, когда спускался к табачной лавке, чтобы купить газету «Экспрессен». Исчезает красивая роспись над порталом старого серо-красного дома. Ее не спасает даже написанный по-немецки псалом, гласящий о Нем, «который должен исцелить».

Я рассеянно листал газетные страницы. Внутриполитическая

жизнь едва шевелилась в отпускном безветрии. Осенние выборы отбрасывали тень предстоящих баталий на теплый летний день; результаты нового опроса общественного мнения производили впечатление, что оппозиция плетется в хвосте. Но толкование этому, как и всегда, давалось разное. Секретарь социал-демократической партии радостно пояснял, что повышение на один процент в пользу его партии свидетельствует о попутном ветре, значит, призывы дошли до избирателей и находят одобрение. Его буржуазные коллеги говорили об ошибочности отбора, об отсутствии обоснований. «Главное — сами выборы» — заявляли центристы, а умеренные поддакивали им: «Временное колебание общественного мнения следует рассматривать в перспективе». Коммунисты недовольно намекали на манипуляции в формулировке вопросов, ставящие небольшие партии в неблагоприятные условия. Народная партия, наоборот, была довольна, что удалось консолидировать силы перед осенней борьбой. В центре страницы я увидел фотографию. Прямо на меня смотрел Андерс Фридлюнд. «Мы победим», — радовался он, улыбаясь объективу. — «Если тенденция сохранится, осенью верх возьмем мы».

«Возможно», — подумал я и отпил глоток тепловатого пива. «Политика — искусство возможного». Впереди еще несколько месяцев. Предвыборная кампания едва началась, и многое может случиться.

Размышляя, я отложил газету и заказал кофе. Связан ли Андерс как-нибудь с убийством Густава Нильманна? Мемуары должны были выйти в начале сентября. Всего за несколько недель до выборов. А что сказал Лассе Сандберг? Что-то вроде того, что он хотел издать книгу прямо перед выборами, чтобы внести свою политическую лепту. Сделать так, что полетят некоторые головы. Может, Андерсу и пришлось бы оказаться на плахе? Неужели мемуары содержали что-то такое, что могло проколоть фридлюндский предвыборный баллон и спустить его обратно на землю? Или даже взорвать? Да, многое поставлено на карту для того, кто мечтает стать премьер-министром. Но я отбросил эту мысль. Нет, Андерс не мог быть замешан в чем-нибудь серьезном, ему нечего бояться мемуаров Густава. Швеция — небольшая страна, и такого рода тайны быстро стали бы достоянием общественности. Да и были ли у Густава основания устраивать скандал вокруг своего друга? Нет, все это притянуто за уши.

Можно ли сделать такой же вывод в отношении всех остальных? Не опасался ли чего-нибудь Йенс Халлинг? Или старый генерал? Не говоря уж о Сесилии или ее друге. Нет, все это нелепо и отпадает. Те немногие, кого я встретил в кругу друзей Густава, не настолько интересны, чтобы быть обладателями мрачных тайн, которые заставили бы облизываться издателей, жаждущих душещипательного чтива. Я не позволил фантазии увести меня в сторону. У такой личности, как Густав Нильманн, большую часть жизни находившейся в лучах прожекторов общественности, неслыханно много контактов. Его убийца должен явно обитать где-то далеко от Аскерсунда, а мотив убийства — куда более утонченный, чем страх быть разоблаченным в его мемуарах. А тот факт, что я встретил группку людей вместе с Густавом на обеде накануне его убийства, вовсе не означает, что они — потенциальные убийцы.

Пообедав вечером у Клео и фру Андерссон — фрикадельки с картофельным пюре и тонкие ломтики свежемаринованных огурцов, — рано утром следующего дня я вновь отправился в Тиведен. Несмотря на открытое окно, в машине было жарко и душно, как перед грозой, когда я, пристроившись за бесконечными караванами смердящих дизельных грузовиков и качающихся «дачах на колесах», продвигался по узким извилистым дорогам, где запрещены обгоны и ограничена скорость после Мариефреда

и Стрэнгнэса. Приближаясь к Аскерсунду, изнывая от жары и в дурном настроении, я свернул с главной дороги. Через несколько сот метров неожиданно сверкнул дорожный указатель: «Пляж — 400 м». А я никуда не спешил, меня никто не ждал. И я свернул на небольшую дорогу из гравия, полавировал между лужами, оставленными грозой, и вскоре уже лежал в плавках на стареньком вытертом коврике, щурясь от солнца, чувствуя, как тело медленно впитывало его тепло, и готовясь к темноте озерной воды. Иллюзий относительно ее температуры у меня не было — раннее лето не купальный сезон. По крайней мере для меня.

Но не все так изнежены, как я. Вода уже кишела кричащими загорелыми, светлоголовыми детьми. Они ныряли и плавали, поливали друг друга водой из красных и синих ведерок. А их мамаши, как надежные островки, обосновались на берегу на своих одеялах и окружили себя термосами с кофе, бутылками соков, чашками и тарелками. Летний бриз волнами доносил до меня мелодии радио и нет-нет — запах подсолнечного масла.

Я перевернулся на живот, с наслаждением закрыл глаза и почувствовал, что отпуск начался вновь, уже всерьез. Я выбросил все мысли об убийстве и смерти. Заботы о сделках и расходах растворились в солнечных лучах над озером, все утонуло, и я заснул.

Проснулся я разом. Что, начался дождь? Нет, светило солнце, просто маленькая девочка, перепрыгивая через меня, плеснула на мою голую спину холодной водой. Да, это уже лето, подумал я и улыбнулся: а не размяться ли и не поискать ли киоск с мороженым? Ведь это тоже лето: медленно брести и с наслаждением облизывать большой брикет ароматного земляничного мороженого с маленькими кусочками земляники, чувствуя при этом, как ее желтые зернышки легко крошатся меж зубов. Я повернул голову, чтобы подставить солнцу другую часть лица. Всего в нескольких метрах от меня лежала девушка, зажмурившись от солнца. Одежды на ней было совсем немного: лишь нижняя часть бикини. По пути из Сан-Тропеза и Средиземноморья эта мода «без верха» достигла и Аскерсунда. Но я ничего не имел против. Наверное, и не полезно и не приятно — ходить в мокром купальнике, думал я, умный не по годам, и украдкой щурился на девушку через полуоткрытые веки.

Она неожиданно повернула голову, посмотрела на меня и улыбнулась:

— Привет, Юхан. Я и не узнала тебя без одежды.

Только тут я увидел, кто это. Сесилия Эн. Я почувствовал себя так, словно подглядывал в замочную скважину женской бани. Но я это и делал. Чуть-чуть, правда.

— Привет, Сесилия. Сожалею, но должен ответить тем же.

Я сел, втянув живот:

— Полчаса, как приехал сюда.

— Из Стокгольма?

— Именно. Дела.

— Покупал или продавал?

— И то и другое. Потом встретился с Лассе Сандбергом.

Она нахмурила брови и изучающе посмотрела на меня:

— Ты имеешь в виду издателя?

— Да. Спрашивал о мемуарах Густава.

— Зачем?

— Нет, нет. Меня это не касается. Я просто думал, что убийство может быть как-то связано с ними. Что убийца решил: мемуары должны исчезнуть. Просто уничтожить рукопись. Так ведь оно и было.

Она посмотрела на меня. Задумчиво, будто не знала, говорить что-нибудь или нет.

— Ты прав, — сказала она наконец. — Нет ни оригинала, ни копий.

— Разве копий было несколько?

Она кивнула:

— Да, я делала две копии. Густав был так небрежен. Когда ездил куда-нибудь, рукопись брал с собой. Иногда даже терял какие-то страницы. Поэтому я делала лишний экземпляр и откладывала его.

— Тогда другое дело, — обрадовался я. — Значит, ты можешь сказать, кто убийца.

Она покачала головой:

— К сожалению, не все так просто. То, что исчезло и с чего есть копии, — только первая половина рукописи. Детство, юность, первые годы его карьеры. Политика на уровне студенческой корпорации и тому подобное. Но ничего, что могло бы стать причиной убийства. Наоборот. Как и в большинстве мемуаров, это лучшая часть, по крайней мере в литературном отношении.