Красная лилия
Шрифт:
Улла поднялась как-то безразлично, подошла к креслу и опустилась в него. Тускло посмотрела на меня. Ее решительность исчезла.
— Что мы будем делать? — спросила она беззвучно.
— Вызывать «скорую», даже если уже и поздно. И полицию. Здесь где-нибудь есть телефон?
Улла кивнула на дверь у кафельной печки в углу.
Когда я вернулся, она продолжала сидеть, уставившись перед собой, словно в шоке. Я понимал ее. Совсем недавно она видела Густава мертвым, убитым. А теперь перед ней лежала Сесилия Эн там, на темно-красном ковре.
Я подошел к письменному столу. В машинку был
— Цианистый калий, — констатировал я. — Синильная кислота.
Вначале мне показалось, что Улла не поняла, о чем я говорю, будто она не хотела понять.
— Но это одно и то же, — послышалось позже так тихо, что я едва слышал.
Я кивнул и посмотрел на бутылку. Вот так же в беседке лежал Густав, один и тот же яд убил обоих. Хотя было и различие: Густав убит, а Сесилия лишила себя жизни сама. Дверь и окно заперты изнутри, прощальное письмо, хотя всего в несколько строчек, написано ею самой. Зачем она это сделала?
В ожидании полиции я обошел дом, стараясь ничего не трогать, чтобы не затруднить расследование отпечатками собственных пальцев. Перед комнатой, где лежала она, была еще спальня, безлико и тоскливо обставленная. Типичная комната для гостей в загородном доме, с остатками разных гарнитуров. Была там и небольшая кухонька, скорее уголок. На плите стоял чайник со свистком. «Для кофе в термосе, — подумал я. — Кто же навещал ее? Еще две комнаты. Обе, очевидно, служили архивом для бумаг Густава. Вдоль стен — полки, длинные столы загромождены бумагой, картонные коробки забиты газетными вырезками и документами. Но было одно общее для всех помещений во флигеле, где жила Сесилия. Все окна были закрыты и заперты изнутри на крючки. Кухонная дверь заперта тоже изнутри. Ключ торчал в замочной скважине, как и в большой двери, ведущей в сад. Если убийца не исчез через печь, то очевидно самоубийство. Но почему? Молодая, красивая, полная энергии. Училась в университете, должна была защищаться по государственному устройству. Кто-то обманул ее, и у нее не хватило сил больше жить. Густав не смог оставить Уллу ради Сесилии. Она думала, что они поженятся? А Густав воспользовался ею, а потом трусливо спасовал?»
В задумчивости я вернулся в комнату. Улла, поджав ноги, сидела в кресле, так же тихо, молча, испуганно, как я ее оставил. Полиция должна была вскоре прибыть. Самого Калле Асплюнда я не нашел, но представитель полиции, с которым я говорил, понял, о чем речь.
Только я собрался сесть в другое кресло, как вдруг заметил что-то под стулом возле лежавшего на ковре тела. Может быть, я видел это и раньше, но как-то не обратил внимания. Мои мысли были сосредоточены на мертвой девушке, я был в шоке, найдя ее на полу, и поэтому сознание не фиксировало посторонние предметы. Я наклонился и поднял
Тут со двора послышались звуки подходивших машин. Мигнул свет. Раздались тяжелые удары в дверь. Это так они стучались.
Я вышел в зал, повернул ключ, торчавший в двери, и открыл. На лестнице стоял озабоченный Калле Асплюнд. А за ним — несколько мужчин, которых я не знал.
Калле кивнул мне и вошел, поприветствовал Уллу, наклонился над Сесилией, взял ее запястье, но пульса не прощупал. Он покачал головой, подошел к письменному столу. Прочел краткое сообщение и затем понюхал пустой бокал. Опять покачал головой и посмотрел на меня.
— Рассказывай, — бросил он. — Рассказывай все точно, что ты знаешь об этом.
— Сначала я покажу тебе вот это, — ответил я и протянул ему красную лилию.
Он посмотрел на бледно-розовый цветок, покрутил его, понюхал. Потом отдал одному из серьезных мужчин с черным атташе-кейсом.
— Эта — красная, — наконец сказал он, глядя в окно, словно сам себе. — А та была белая. Да-да, — и он вздохнул.
— Даниельссон! — обратился он к человеку с портфелем. — Распорядись, чтобы начинали, а сам помоги госпоже Нильманн возвратиться в усадьбу. Я поговорю с ней немного позже, я понимаю, что ей трудно оставаться здесь.
И он подбадривающе улыбнулся Улле. Потом он взял меня под руку, и мы ушли в кухоньку. Калле выдвинул два деревянных стула, уселся у стола и достал свою трубку.
— Ну? — сказал он наконец и жестом предложил мне сесть. — Как, черт возьми, ты все это объясняешь? — Он порылся в карманах в поисках спичек, но не нашел. И недовольный, вновь спрятал трубку.
Я рассказал все, что знал, все, чему был свидетелем. О посещении Лассе Сандберга, о моей встрече с Сесилией на пляже и о том, что она была почти убеждена, что знает, кто убийца. Рассказал и об Улле Нильманн, о нашем разговоре в библиотеке в белом доме. Рассказал и о том, как, действуя на свой страх и риск, приехал сюда, чтобы поговорить с Сесилией, попытаться узнать побольше. И только когда я рассказал о заколке, которую нашел в воде, он отреагировал, что-то буркнув. Была ли это позитивная или негативная реакция — трудно сказать.
— Так, так, — сказал он, когда я закончил. — И вот мы опять сидим вместе, ты и я. А там лежит труп, мертвая женщина. За какую-то неделю два смертельных случая. И ты, естественно, в середине всего этого теста.
— Хотя это самоубийство.
— А ты уверен в этом?
— Уверен и не уверен. Но она написала прощальное письмо. А все окна и двери были заперты изнутри.
— А зачем тогда ей нужно было кончать жизнь самоубийством? Ответь мне.
— Она любила его. Ты же сам читал письмо.
— Ты начитался романов. В девятнадцатом веке — возможно, но сегодня молодые девушки не лишают себя жизни из-за стариков. А если и лишают, то уж, черт меня возьми, не цианистым калием. Это самое последнее, к чему прибегают. Нет, самое простое снотворное куда приятнее. Принимаешь дозу и засыпаешь. Все равно что блинчик съешь.
— Все не так просто, как ты думаешь.
— А я так и не думаю, но если сравнить с синильной кислотой, то это чертовская разница.
— А убийца исчез через щель или замочную скважину?