Красная лилия
Шрифт:
Я поставил бело-голубую чашку мейсенского фарфора на маленький серебряный поднос в стиле рококо. Рядом — сахарницу и молочник той же эпохи, того же мастера. Нет, сахаром я не пользуюсь, просто захотелось гармонии. Почему бы не приложить чуть-чуть усилий, чтобы достичь душевного баланса? Чайник со свистком выполнил свой долг: упругая струя пара сообщила, что вода для чая готова, и вскоре чуть отдающий дымком аромат «Эрл грей» наполнил и контору, и всю лавку. Но тут открылась дверь. Зазвенел мой тибетский верблюжий колокольчик.
Вот так всегда, подумал я. Чай будет остывать, станет горчить, напоминая
Но я ошибся. Это были отнюдь не тетушки в поплиновых пальто с расшитыми сумками, в соломенных шляпках с лентой на седых волосах — летней униформе шведских тетушек. Хотя жаловаться мне глупо. Тетушки — мои лучшие клиентки и когда надо что-нибудь купить, и, в не меньшей степени, продать. Их закупки чаще всего ничего из себя не представляют, особенно что касается цены, но они всегда обходительны, милы и часто приносят чудесные вещички, которыми я потом и занимаюсь. Бывают вещи и побольше. То бюро, то шкаф. Нет, я люблю обхаживать своих тетушек.
Но вместо тетушки на пороге стоял дядюшка, если оставаться последовательным в терминологии. Сосед через улицу, мой коллега Эрик Густавссон, присматривавший за лавкой в мое отсутствие. Для тех, кому было интересно, в моем окне даже висела записка с указанием адреса его лавки. Эрик — большой оригинал. Любит одеваться немного экстравагантно, даже, как некоторым кажется, вызывающе, но у меня свое мнение на этот счет. Я обычно называю его «Кто есть кто» — по биографическому справочнику о «ведущей десятке» Швеции в управлении, экономике и культуре. И в других областях тоже. Но Эрику не надо заглядывать в эту толстую книгу. Он знает все о своих соотечественниках. Особенно такое, чего не прочесть в официальных биографиях. Такие сведения, которые не всегда украшают, но тем они и интереснее.
— Привет, Эрик. Ты пришел как раз к чаю. Садись, я сейчас быстренько организую чашку и для тебя.
Я обрадовался, что не поленился накрыть стол серебром и мейсенским фарфором. Эрик гурман и эстет, он умеет оценить красивое даже в будни.
— Значит, ты уже вернулся, — улыбнулся он и протянул мне руку. Как королева, приветствуя подданного. Неужели он ожидал, что я поцелую ее в знак почтения? Но он явно не удивился, что я этого не сделал, и принял все совершенно естественно.
Сегодня на нем были рубашка цвета темно-синей сливы и повязанный вокруг шеи желтый шарф. Поверх рубашки — небрежно наброшенный на плечи свитер, а брюки того же канареечного цвета, что и шарф. Замшевые туфли тоже темно-синие, на запястьях — по паре золотых браслетов. На мизинце поблескивал кроваво-красный рубин.
— Так точно. Спасибо за то, что присматривал за моим ящичком. Хотел зайти к тебе раньше, но дел по горло.
— Если ты думаешь отделаться чайным пойлом за тот изнурительный труд, какой свалился из-за тебя на мою шею, то ты ошибаешься, — улыбнулся он кокетливо и плюхнулся на густавианский стул. — Минимум — ланч. В «Оперном подвале» или в «Пяти домиках». А может, небольшой обед на двоих, а? — он вновь с удовольствием улыбнулся и поправил волосы.
Удивительный человек, подумал я. Знали бы бюрократы о
— Ну а чем же ты занимался, пока я изнурительно трудился, чтобы обеспечить свое существование? Спасибо, да. Молока — с удовольствием, но без сахара. Надо думать о фигуре. Тебе уж точно, ты ведь поправился за то время, что мы не виделись?
— Совсем нет, — я со злостью втянул живот. Он был прав, и это раздражало меня. Я только ел и спал. Живем-то мы один раз, между прочим. И в отпуске надо лелеять себя.
— Разве ты был не в Аскерсунде? В лесу, — и при этом он взял мое нежное печеньице. Я ведь пеку сам, из сухой смеси. Но об этом я никому не рассказываю. О смеси.
— Был и даже влип в историю с Густавом Нильманном.
— Ах, ах, ах, — восторженно зарокотал он. — Где половнику быть, как не в горшке. Не успеваешь уехать отсюда, как уже новый убийца стоит там и посмеивается над тобой. Да, я читал об этом. Ужасная история. Теперь у людей нет ни стиля, ни уважения к положению. Убить губернатора!
— Отравлять — всегда было удовольствием для высшего класса. Вспомни Юхана III и Эрика XIV или семью Борджиа. Ниже королей и пап тебе не удастся спуститься, так что не жалуйся.
— Да, но ты же понимаешь, что я имею в виду, — возразил он и поднял глаза, помешивая серебряной ложечкой в чашке. — Да, я, конечно, знал Густава Нильманна в те времена, когда он куролесил. Настоящий ловелас. За каждой юбкой бегал, — неодобрительно добавил он.
— Ты виделся с Уллой? Его женой?
— Еще бы, но при более простых обстоятельствах. — Чем какие?
— Еще задолго до того, как она стала государственной советницей и губернаторшей и все такое прочее. Она работала в канцелярии в риксдаге, а по вечерам крутилась в «Рич и Сесиль». Я ее отлично помню. Она принадлежала к компании молодых амбициозных дам, — и он улыбнулся иронически.
— Что значит амбициозных?
— У них была своя цель — удачно выйти замуж. Подняться по социальной лестнице, «стать» чем-нибудь, вернее сказать — поймать мужа, который уже «был» кем-то. Это происходило давно, за несколько лет до всех этих глупостей с равенством, и я не знаю, чего они сейчас еще хотят. Тогда считалось чуть ли не неприличным для молодой девушки работать. Они должны были изучать историю искусств или какой-нибудь язык в высшей школе. Потом помолвка, вернее, объявление о помолвке с молодым человеком «с карьерой». С деньгами, конечно, и желательно из обнищавшего дворянства.
— И Улла поступила именно так?
— Точно. Ее папа был каким-то мелким чиновником. А мама пеклась о престиже семьи. Я знал их хорошо. Так что Улле повезло, хотя финал столь трагичен. Густав Нильманн действительно был удачлив в жизни, по крайней мере внешне. А этого было вполне достаточно для Уллочки. Социальное положение, деньги, статус. Для нее это много значило. Она всегда была карьеристкой.
— Я встретился с ними дома у Халлингов. У Йенса Халлинга. Я прочитал, что он должен стать шефом ИМКО. Мы знакомы с учебы в Упсале.