Красная надпись на белой стене

Берг Дан

“Я — Аруру!” — отчетливо проговорила Вашти. Попугай молчал. “Я — Аруру!” — повторила наставница. Пернатый ученик перекувырнулся, вопросительно взглянул на свою словесницу, но нарушил молчания. “Я — Аруру!” — продолжала Вашти проявлять терпение и настойчивость. “Я — Аруру!” — наконец-то просипела птица хриплым голосом. В знак поощрения Вашти положила не дно клетки сушеный финик.

Рядом с Вашти сидела знакомая Даниэлю кошка и заинтересованно глядела на попугая. Вид животного добавил

Даниэлю тревоги. “Почему кошка здесь? Где ее хозяин? Что с ним?” — с беспокойством спросил себя Даниэль.

Тут Вашти обернулась и увидала вошедшего.

— Мир тебе, прекрасная Вашти! — проговорил Даниэль.

— Мир тебе, иудей, — ответила Вашти.

— Иудей! — раздался голос из клетки.

— На днях, мне подарили молодого попугая. Я назвала его Аруру. Учу говорить.

— Я — Аруру! — прокричала птица, ни к кому не обращаясь.

— Мы делаем первые успехи. Аруру научился произносить свое имя! — с гордостью сказала Вашти.

— Дай Бог, дальше не хуже! — бросил Даниэль.

— Хуже! — проговорил пернатый ученик.

— Способная птаха, быстро продвигается в учении — заметил пророк и мысленно сравнил с нею некоторых своих питомцев не в пользу последних.

— Что привело тебя ко мне, иудей!

— Иудей! — снова пробурчал попугай.

— Тихо! — скомандовала Вашти и завесила четвертую сторону клетки.

— Меня по-прежнему беспокоит вопрос о том, что побудило Валтасара раздать гостям на пиру наши священные храмовые кубки?

— Помнится, мы говорили об этом.

— Я предполагал, что твой отец ошибся в расчете времени, и в этом заключалась причина, по которой он предложил пирующим священную посуду.

— Ты предполагал! Но я вразумила тебя, что родитель мой был неграмотен, не умел считать, и поэтому не мог ошибиться в расчете.

— Да, Вашти. Но что же все-таки послужило поводом для столь обидного иудеям решения Валтасара? Размышляя, я пришел к единственному, как мне кажется, верному выводу. Прошу не сердиться на мои слова, прекрасная Вашти, но мне ничего не остается, кроме как допустить недоброе намерение монарха. Он умышленно осквернил наши святыни, дабы унизить мое племя. Что ты думаешь об этом?

— Мне досадно слышать такие речи, иудей! Отец мой хоть и не был свободен от прегрешений, но никогда не носил в голове недобрых умыслов. Иудеев он и сам не обижал, и в обиду другим не давал!

— Я не хотел тебя огорчать, драгоценная Вашти, ибо мой пророческий ум предрекает твое в высшей степени значительное участие в судьбе моего гонимого народа. Грядущее покажет. Однако, если не враждебность к иудеям, то что, по-твоему, подвинуло Валтасара на злополучный шаг?

— Эх, мудрец иудейский! Отчего ты сразу не спросил меня напрямик?

—

Вот, я спрашиваю напрямик!

— Слушай внимательно! Пирующие вконец распоясались. Напились допьяна, и пошли у них ругань да драки. Перебили всю посуду, негодяи! А отец мой, добрая душа, хлебосольный хозяин, не хотел гостям ни в чем отказывать. Вот и распорядился он взять ваши кубки — наши-то дворцовые под столами разбитыми валялись!

— Ты сама это видела, Вашти?

— Знала, что ты задашь сей вопрос. Сама видела, и сама слышала. А не веришь мне — спроси у подавальщицы на пиру, мы обе свидетельницы!

— Выходит, Валтасар осквернил нашу святыню, дабы пьяных гостей потешить, а не мое племя уязвить?

— Да, иудей, так и выходит. Где нет умысла, там нет и вины!

— Допустим, — пробормотал пророк.

Даниэль замолчал и задумался. “Стало быть, Валтасар плох только наполовину, — рассудил визитер, — священные кубки покойный царь осквернил, но не по злобе сделал это. К подавальщице не пойду. Нет причины не доверять Вашти. Теперь я знаю правду и сумею ею распорядиться, как мне требуется”.

Тут Даниэлю опять попалась на глаза знакомая кошка, и вновь кольнула тревога.

— Вашти, почему кошка Шадраха у тебя?

— Как, разве ты ничего не знаешь о нашем евнухе? — изумленно спросила Вашти, и глаза ее наполнились слезами.

— Нет, не знаю, — с дрожью в голосе ответил Даниэль, и дурное предчувствие ужалило его в сердце.

— Бедный Шадрах! — воскликнула Вашти, глотая слезы, — рассудок его помутился, он сошел с ума!

— О, Боже, какое несчастье! Не натворил ли он чего!

— Одержимый безумием, Шадрах бродил по дворцу и всем встречным сообщал, что убил Валтасара. Дескать, разрубил тело царя на мелкие куски, которые скормил собакам. Он ворвался в гарем отца и принялся проклинать его жен, вернее, теперь уже вдов. А на Сину даже руку поднял. О, как ужасно помрачение ума!

— А, может, была все-таки толика правды в признании убийства, — со слабой надеждой спросил Даниэль.

— Ни в коем случае, иудей! У Шадраха добрая и кроткая душа. В жизни своей он и мухи не обидел!

— Где же он теперь?

— Дарий распорядился поместить его в лечебницу. Приставил к нему слугу. Лучший дворцовый лекарь осмотрел Шадраха, пытался вступить с ним в разговор.

— Осмотрел и что сказал?

— Не успокоил. Сказал, что положение больного безнадежно, рассудок не вернется к нему, — вымолвила Вашти, и слезы потекли из глаз ее.

— Ты взяла на свое попечение его кошку?

— Это всё, что я могла сделать для бедного Шадраха!

— Так кто ж убил-то твоего отца? — в отчаянии воскликнул Даниэль.