Красная роса (сборник)
Шрифт:
произвол судьбы девушку с такими глазами, с таким певучим голосом, с такой косой? А к тому же
и мать, непревзойденная ковровщица, как нарочно, упрекала: какой же ты комсомольский
активист, если перед трудностями пасуешь, если такую девушку на волю стихии отпускаешь?
— Иванко-сердце, — спросила Кармен однажды, — и зачем ты мне все про материализм да
про экономизм? В комсомол сватаешь?
— В комсомол не сватают, — сурово сказал Ткачик.
— А ты сосватай,
Покраснел Ткачик, а сердце сладко екнуло.
— Не пугайся, — утешила Кармен, — я бы еще подумала…
Жаловался не раз сын матери, что ничего не может поделать с этой совсем отрицательной
девчонкой.
— Пропащая… Ее сам черт не перевоспитает.
— Какая же она пропащая? — удивлялась мать. — Гордый, независимый характер. В
верующие не идет, хотя мать у нее и фанатичка. Самостоятельная, веселая девушка…
— В классовом отношении, мама, она наша, — соглашался Ткачик, — но идейно…
— Идеи созревают не сразу…
Ткачик упрямо прививал Кармен самые передовые идеи, а тем временем распространяли
слухи, анонимки приходили в райком партии на Ткачика, но он кому следовало доказывал свою
правоту, и ему верили.
И в самом деле, не остался напрасным труд Ивана — в последнее время Кармен стала более
покорной, рассудительной и, главное, отзывчивой. Раньше она, как синица с ветки на ветку,
перепрыгивала с работы на работу, нигде долго не задерживалась, а тут уж, кажется, твердо
прижилась в районной больнице — сначала санитаркой, а теперь и медсестрой. Ею не мог
нахвалиться главный врач, а Ткачик, слыша эти характеристики, все настойчивей подводил
соседку к мысли, что хватит ей ходить среди неорганизованных масс.
— С моим происхождением? — слабо упиралась Кармен.
— Дети за отца не в ответе, — в полемическом азарте приводил самое красноречивое
доказательство Ванько.
— Нет, нет, еще рано, — не сдавалась верная своему характеру девушка.
С того времени как в больницу попала раненная на похоронах мать Ткачика, Кармен не
отходила от нее ни на шаг, не оставляла больную ни днем, ни ночью. Если бы матери Ивана
полегчало, она смогла бы увидеть: не прошел бесследно сизифов труд ее сына, пробудил он в
непокорной девушке добрую и верную душу, привил ей чувство коллективизма, приучил к
гуманности.
Выкарабкавшись из состояния беспамятства, раненая женщина каждый раз встречалась со
знакомыми глазами, ловила успокаивающий взгляд, глазами улыбалась: «Доченька!»
Кармен ворковала, успокаивала, уверяла, убеждала. А как же, все должно закончиться
хорошо, рана
не было, чтобы медицина…
— Ваня? Был? — еле шептала мать слабыми устами.
— Был, был, забежал на минутку, а вы спали, не захотел беспокоить, по району мотается,
война же…
— Война… — одним выдохом произносила раненая, закрывала глаза и снова погружалась то
ли в сон, то ли в забытье.
Сегодня она совсем не раскрывала глаз. Врачи заглядывали к ней частенько, обеспокоенно
щупали запястья. Медсестра внимательно присматривалась к выражению их лиц, но ничего не
могла прочесть. Она не знала, как быть, что сказать Ивану, когда тот забежал было на минутку к
матери.
— Спит. Пусть спит. Сон для нее — самое лучшее.
— На тебе, Кармен, вся ответственность, — сурово говорил комсомольский секретарь. — Я
на тебя надеюсь… и верю…
Непокорная Кармен была покорна и внимательна к каждому его слову.
— Если что — немедленно зови, — просил он.
Теперь она вела его в больницу. И он крепко держался за ее теплую руку, точно так же, как
еще в недавние времена держался за теплую руку матери. И почему-то был обеспокоен одним —
не сбиться с пути, не заблудиться бы в лабиринте узеньких улиц.
Кармен видела и ночью. Уверенно шла по тропинке, ведя за собой Ткачика.
— Мама пришла в сознание? — спросил он.
— Приходила. Тебя звала. «Ваня, Ваня», — и снова в забытье.
Поселок казался пустынным. Тревожно завывали собаки в той стороне, где жили
преимущественно недавние колхозники, поселившиеся на бросовых землях.
Ткачику казалось: дороге не будет конца. Если бы не теплая и родная, как материнская,
рука девушки, кто знает, попал бы он на окраину поселка к старому помещичьему парку,
посреди которого расположились бывшие панские постройки — в них теперь размещались
лечебные покои.
Старый-старый липовый парк встретил их глухим шумом, обсыпал целым градом холодных
капель, сбитых дуновением ветра с широких листьев. Ни одна живая душа не встретилась им на
пути, ни единого огонька не заметили они за закрытыми ставнями, как в сырую яму, опускались
в безлюдье больничного парка. И уже только тогда, когда зашуршала под ногами мокрая
щебенка, щедро рассыпанная возле центрального корпуса, заметил Ткачик щелочку,
образовавшуюся из-за неаккуратно прижатой маскировочной занавески, — желтую полоску
мигающего света, и невольно, как это с ним часто случалось, когда встречал какой-либо