Красная тетрадь
Шрифт:
– Выпьем! – подхватил Гордеев.
– За вашу восхитительную жену, – галантно улыбнулся Пете Измайлов, салютуя стаканом.
– Почему я не видал его восхитительная жена? – обиженно спросил норвежец, обращаясь к Илье.
– Моя сестра ведет замкнутый образ жизни, – спокойно пояснил трактирщик.
– Правильно! Она очень умна! – заявил Свенсен и тут же, вспомнив, заорал. – Зато я видал здесь другой женщина! Она – ух! У нее глаза как янтарь, и грудь, как нос у шхуны… Она похожа на валькирию, да! Я… как это правильно сказать… Я был очарован…
– Это он, наверное, Веру Михайлову имеет в виду? – шепотом спросил Давыдов у Измайлова. Измайлов пожал плечами.
– Не знаю, может быть…
– Она не в
– Совершенно. Но многие здесь, как я понял…
– О да! Я не люблю сплетен, но это я, право, видал своими глазами. Был намедни у Златовратских по делам, и как раз Вера Артемьевна пришла к начальнику училища за какой-то книгой. Он сидел, сунув ноги в тазик, а какая-то чернявая девка подливала туда воду. Дурацкая, скажу вам, картина. Ну вот, мы с ним беседуем и входит Вера. Любезный Левонтий Макарович встать, естественно, не мог, только отослал девку и накрыл ноги пледом. Вера стала что-то говорить, как будто ничего не заметила, да еще перемежая свою речь латынью, а он… Он так странно на нее смотрел, что я сначала разобрать не мог, а потом, как разобрал, внутренне ахнул: да он же ее вожделеет!
– Вы уверены? – не удержавшись, удивленно спросил Измайлов.
– Абсолютно! – сказал Давыдов и подцепил на вилку соленый грибок. – Вожделеет давно, отчаянно и безнадежно. Она же о том знает, и ей – в тягость. Как она на него взглянула, когда он не видел! Этакая брезгливая усталость и морщинка у рта. Право, один такой взгляд от любимой женщины и можно идти топиться. Вы не в курсе, правда ли, что она – крепостной крестьянкой родилась? Трудно поверить. Ее речь, повадки и эта латынь…
– Я не знаю, но вот Дмитрий Михайлович, должно быть, в курсе… Дмитрий Михайлович, скажите нам!
– Погодите! – отмахнулся Опалинский.
Он беседовал с Петей, и Измайлов, прислушавшись к их быстрым переговорам, едва ли не присвистнул от изумления. Петя рассказывал шурину такие подробности своих брачных отношений с Элайджей, что краска неволей прилила к щекам инженера. Опалинский, жадно слушая, при том явно страдал, но не от неудобства за петины откровения, а от чего-то другого.
Давыдов сидел дальше, но тоже что-то уловил.
– Собрались без женщин для того только, чтобы без помех поговорить о них! Также и женщины без мужчин собираются, чтобы посплетничать, – хихикнул он, нагнувшись к уху Измайлова. Инженер улыбнулся в ответ, как бы признавая правоту обобщения.
Штатский с военной выправкой закончил разговор со Штольцем и подсел к их столу, искусно затеяв толковую беседу о настроениях рабочих и развитии промышленности в крае. Измайлов решил, что он явно собирает какие-то сведения. Впрочем, его это не касалось совершенно, и он более молчал. Давыдов, напротив, очень ввязался в разговор, и то и дело обращался к Измайлову и Опалинскому за подтверждением своей точки зрения.
Штольц и двое чиновников спорили о переселенческом вопросе. Чиновники отстаивали даровую передачу земли из государственных угодий, а Штольц с психологических позиций утверждал, что то, что даром досталось, – после вовсе не ценится. Свою точку зрения он подтверждал статистическими данными Коронина о том, сколько приезжих из бывших крестьян так и не сумели завести на сибирской земле свое хозяйство.
Свенсен посадил Хайме себе на колени и немелодично пел ей норвежскую колыбельную. Немолодая калмычка бесстрашно наслаждалась вниманием огромного викинга, а в промежутках между куплетами пальцами клала ему в рот пельмени, которые брала со стоящей на столе тарелки. Илья беззвучно смеялся, наблюдая эту картину. Потом подвинул Хаймешке миску со сметаной. «Так ему вкуснее будет!» – пояснил он свои действия.
Давыдов между тем принялся привычно возмущаться закрытием Сибирской газеты, еще в 1889 году запрещенной к изданию Совещанием четырех министров. «Дурново был против и это все решило, – сказал штатский. – Да еще – Томский университет. Желание оградить молодежь от вредных влияний».
– Чудесные аргументы! «Явное сочувствие ко всяким прискорбным явлениям, порождаемым демократическими тенденциями…» – Давыдов явно кого-то цитировал, должно быть, именно Дурново. – Фактически этой газетой управляли политические ссыльные, и она была единственной трибуной, где можно было честно и открыто говорить о современных проблемах Сибири. Мы с Корониным и Веревкиным неоднократно посылали туда статьи…
– Вы правы, Гавриил Кириллович, – кивнул штатский. – Все реформы повернуты вспять. Реакция постепенно наступает. Скоро ничего не останется. Разумеется, нет смысла кивать на дурных министров. Все это делается с прямого попущения и под протекторатом государя…
– Монархия является природной для России формой правления! – резко сказал незаметно подошедший Василий Полушкин. – Русский человек тяготеет к автократии самим своим устройством, его близостью к земле и ее законам. Подтверждение тому можно найти даже в животном мире. В каждой более-менее организованной стае зверей есть один вожак. Один! И все его слушаются. И нигде в природе вы не увидите демократии. Нигде, господа! Самодержавие, православие, народность! И еще – просвещение достойных того…
– Господи, Василий, какая же у вас в голове каша! – поморщился Гавриил Кириллович.
– Ах, Василий! Вы еще так молоды и естественно идеалистичны, – вздохнул штатский. – Я могу вас понять потому именно, что сам был таким. В теории всегда все получается блестяще, но, к сожалению, живые, а не придуманные люди вовсе не спешат реализовывать на практике остроумные находки теоретиков. Звучит красиво. Но все это – увы! – всего лишь люди. Православие! Я у вас здесь всего лишь третий день, но уж два раза слышал байку о том, как ваши местные попы с нетерпением ждут смерти священника-старожила и заранее толкаются у кормушки. Самодержавие! В Петербурге Шепигин каждый вечер играет с государем в триктрак, а государыня ходит кругами и следит, чтоб они не напивались. Когда государыня отворачивается, пьянчужки по команде выхватывают из-за голенищ фляжки с коньяком, и отхлебывают по глотку. После прячут фляги и продолжают игру. «Что Шепигин, голь на выдумки хитра?» – спрашивает государь. – «Хитра, ваше величество». Напившись к вечеру, его величество вовсе не буянит. Оно, это величество, ложится на пол на спину и размахивает руками и ногами. Если кто-то проходит мимо, то норовит поймать и уронить с собою рядом. Дворцовые дети очень любят эту забаву… Чтобы величество мог резолюции накладывать, ему тайком пишут конспекты от меморий, целиком-то он ни прочесть, ни понять ни в силах… Наследника престола отдали для завершения воспитания в лейб-гусарский полк. Там они каждый вечер гуляют и опять же напиваются до зеленых чертей. Любимое развлечение: раздеться догола и играть в волков. Садятся во дворе на четвереньки, опираясь на руки и воют. Денщики уж знают: приносят им корыто с водкой, крошат туда вареное мясо, они на четвереньках бегут к крыльцу и оттуда, толкаясь, лакают… Что ждет Россию с так воспитанным наследником, как вы полагаете?
– ВЫ все лжете! – срывающимся голосом крикнул Полушкин.
– Если бы, дорогой Василий, если бы… Я ведь оттого и в отставку ушел, и в Сибирь уехал, что нет более сил смотреть. Когда-то я тоже верил в реформы, в просвещение…
– Как вы думаете, он от жандармов? – прошептал Давыдов, тесно склонившись к Измайлову. – Или сумасшедший? Вроде и не пьян почти… Откуда он взялся? Да за такие факты о государе (причем ведь видно, что – подлинные!) – крепость, острог…
– Да я и сам разобрать не могу, – Измайлов пожал плечами. – Может быть, просто – наболело? Едет из столиц, считает всех здесь – дикарями…