Красная тетрадь
Шрифт:
Много после он научился на время притишать непонятные и опасные голоса, прогонять их в дальний угол сознания, где они лишь едва слышно бурчали и ждали своего часа. Рано или поздно он наступал. И тогда его тело становилось послушной марионеткой в их руках. До тех пор, пока ему не удавалось снова восстановить контроль. А если однажды?… Нет! Черный Атаман давно запретил себе думать об этом…
– Здравствуй, Сережа! Я скучала, – Варвара тряпкой вытерла руки, подошла к нему, обняла. Крепость, теплота, живые запахи ее тела ободрили его, вернулись пропадающие время от времени нормальные желания: захотелось есть, пить, лечь с ней в постель…
– Что тебе подарить? –
– Что подаришь, то и ладно будет, – спокойно сказала Варвара. Она никогда не отказывалась от подарков, но никогда и не выпрашивала их.
– Эй, атаман! Ты посмотри, кого дозор поймал! – Кныш приближался вразвалку, на лице блуждала глупая улыбка.
– Я же велел! – оторвавшись от Варвары, раздраженно бросил Черный Атаман. – Случайных людей здесь быть не может. Только казачьи да полицейские ищейки. Кто дозор прошел – тот назад вернуться не должен. А я и знать не хочу…
– Да ты глянь сперва, а потом… – Кныш снова медленно улыбнулся и крикнул в сторону одной из потайных тропок. – Пускай!
Из кустов, оглядываясь и дергая головой, вышла старая гнедая кобыла. По бокам ее шли два рыжеволосых, похожих друг на друга мальчика. Старший вел кобылу в поводу. А на спине у лошади, нервно выпрямившись, сидела пожилая женщина с усталым морщинистым лицом…
– Ма-а-ам-а-а! – не своим, невероятно высоким голосом закричал Черный Атаман, бросаясь навстречу.
– Митя… Живой… – прошептала Гликерия Ильинична и без сил сползла с седла прямо на одного из рыжих детей, едва не придавив его своим телом. Видимо ожидавший чего-то подобного, Кныш выручил Волчонка, вовремя подхватив старушку.
– Погляди, Соня, какую я штуку построил. Тебе нравится?
В крутом береге долины одного из впадающих в Березуевские разливы ручья отступившая позже вода промыла небольшую пещерку. Позже время или какие-то зверюшки расширили ее, придали почти идеально круглую форму входу. Дно и стены пещерки состояли из белого, кварцевого песка. Из одной из стен торчали толстые, аккуратно отпиленные корни растущей вблизи сосны.
Перед входом Матвей соорудил навес из коры, сосновых и еловых ветвей, сбоку от которого сложил каменный очаг. «Чтобы дождь внутрь не заливал, и так посидеть,» – объяснил он. С другой стороны от входа, тоже под навесом, он заготовил хворост и чурбачки для костра. Дно пещерки мальчик выстелил свежим сеном, на которое сверху кинул старое одеяло. Сено он сам накосил на ближайшем заливном лужке маленькой косой-литовкой. (Косу еще прошлым летом специально сделали под детский рост по заказу остяка Алеши. Матвей сразу и ловко научился управляться с ней, как будто с тем и родился. Соня же два раза подряд порезалась и по требованию Веры оставила попытки.) На торчащие из стены корни мальчик приделал две, одна под другой, полки, на них аккуратно расставил немудреную утварь: котелок, кружки, ложки, нож, лампа с запасом масла, крупа, сахар, соль в жестянках, краюха хлеба и сало в чистой тряпочке.
– Замечательно, Матюша, просто замечательно! – Соня вылезла из пещерки и в восторге захлопала в ладоши. – Так уютно там, так хорошо! И если на пороге сидеть, то на ручей смотреть красиво.
– Я знаю, что ты воду любишь, когда она течет, потому и…
– Спасибо тебе! Ты такой хороший, Матюша! – Соня в порыве чувств обняла брата за шею и звонко поцеловала.
Матвей неожиданно отстранился.
– Давай костер разведем и чаю вскипятим, – предложил он.
После дети долго сидели на пороге пещеры, прижавшись друг к другу и подстелив
Когда полуденная истома сменилась подступающей прохладой, и над ручьем пронесся вечерний шепот предзакатного ветерка, Матвей поднялся и вышел из-под навеса.
– Если я попрошу тебя, Соня… – тихо сказал он, глядя из солнечного круга в тень пещерки.
– Я сделаю, если сумею, – Сонины голубые глаза блеснули из тени. Кожа ее лица, рук, босых ног тоже казалась Матвею синеватой.
– Выйди сюда, ко мне и… и сними все.
– Все? – уточнила Соня.
– Да, – шепотом подтвердил Матвей. – Не бойся.
Соня не испугалась и даже не удивилась. Больше того, она с весны, с того самого дня, когда они увидали под елкой Веру и Никанора, едва ли не ожидала чего-то подобного.
– Хорошо, – сказала она. – Только тогда ты – тоже.
Матвей, поколебавшись мгновение, кивнул.
Они стояли на прибрежном лугу, в траве, далеко, едва ли не в десяти шагах друг от друга, и смотрели. Сухая и жесткая трава щекотала лодыжки и нежную кожу под коленями. У них был разный загар: у Сони загорели лишь руки до локтя, лицо, шея и ступни. Матвей же до пояса был красно-коричневый, ниже – белый, с каким-то синюшным, как у всех рыжих, оттенком. Незагорелая кожа Сони была молочно-белой. Без всякой просьбы со стороны мальчика она расплела косы. Светлые, выгоревшие на солнце локоны спускались по плечам почти до пояса.
Молчание было щекочущим и странно-приятным. Матвей нерешительно улыбнулся.
– Мы как будто стреляться собираемся, – сказала начитанная Соня и ответила на улыбку. Матвей внутренне согласился и подивился синхронности их с Соней чувств: именно поединок все это ему напоминало с самого начала. С того весеннего дня…
– Давай тогда сходиться, – сказал он и сам отметил странную хрипотцу в своем голосе.
Медленно, не гася улыбок, дети приблизились друг к другу. Теперь их разделял всего один шаг. «Господи, какая же она тоненькая! – смятенно подумал Матвей. – Как веточка. Надави где хочешь, и сломается!»
Каждый из них помнил другого столько же, сколько помнил себя. Они знали о том, что не родные по крови, но считали друг друга братом и сестрой. По вечерам они часто залезали друг к другу в постель и болтали, обнявшись. В их телах не было тайн друг для друга. Так было всегда, и вдруг все переменилось. Почему? Сейчас Матвей понимал одно: чувствовать и видеть – это совсем разные вещи.
– У тебя видно, как сердце бьется, – сказала Соня и протянув руку, показала. – Вот здесь!
Матвей прижал подбородок к груди, пытаясь рассмотреть. Потом расширившимися глазами взглянул на грудь девочки.
– У тебя тоже видно. Как будто бы птичка. Как странно… Я… я хотел бы подержать его в руках… Глупо?
– Нет… Вот! – Соня шагнула назад, сделала такой жест, как будто бы достала что-то из своей груди, и протянула раскрытую ладонь Матвею. – Вот мое сердце, бери. Оно твое. Навсегда.
Матвей заколебался, не зная, как правильно ответить на предложенную сестрой игру. Она всегда была тоньше и изобретательнее его, и обижалась, если он не понимал и не подхватывал сразу ее придумки. Поразмыслив, мальчик протянул вперед сложенные ковшиком ладони и принял в них воображаемый дар. Поднес к лицу и как бы поцеловал. Соня довольно улыбнулась, и Матвей вздохнул с облегчением: он сделал как надо. Менее всего ему хотелось бы обидеть Соню в эти странные минуты.