Красная волчица
Шрифт:
— Здравствуйте, тетка Марья, — поклонился Кайнача — Гостинец принес.
— Здравствуйте, проходите, — засуетилась Мария Семеновна. — Урукон-то каким стал, скоро моего Васю догонит. А почему, Бирокта, Кучум, муж твой, не пришел?
— К оленям на ю'кту[12] пошел, — ответила Бирокта.
— Василий где? — спросил Урукон Марию Семеновну.
— Это он на что тебе?
— Подарок обещал.
— Есть подарок.
— Давай сюда.
Мария Семеновна принесла в берестяном чехле нож. Урукон тут же выдернул его из чехла. Мария Семеновна ласково улыбнулась: угодил сын маленькому охотнику. Бирокта что-то сердито сказала на своем языке.
— Ты что это, девонька?
— Совсем худой парень: терпенья нет.
— А это тебе подарок от меня, — Мария Семеновна примерила мальчику сатиновую рубашку. — Как раз впору. А это от дедушки Захара, — она подала кулек с леденцами.
Урукон положил конфету в рот и блаженно прикрыл глаза.
— Много балуешь его, тетка Марья, — заговорила сердито Бирокта. — Мужик сам себе все добывать должен. Однако портишь мне парня. Ленивый будет. Пропадет в тайге.
Урукон открыл глаза, проворно положил на пол подарки, полез за пазуху, достал оттуда прутик вяленого мяса.
— Эра Василию дай. Скажи, друг приходил, Урукон.
— Все передам.
— Сохатого добуду, язык тебе принесу.
Мария Семеновна погладила по смоляной голове Урукона.
— Подрастай скорей, ждать буду. Вы сидите, я сейчас в погреб сбегаю, чай пить будем.
— Тетка Марья, суп из яичек вари. Шибко такой суп люблю, — попросил Кайнача.
— Яичницу? Мигом сгоношу.
Вскоре они сидели за столом. Кайнача с великим удовольствием ел яичницу и говорил:
— Шибко хороший суп. Мастерица тетка Марья.
— Кушай на здоровье. А ты, Урукон, не стесняйся. Пирожок съешь.
— Шаньги тоже хорошие. Как делаешь? — спросил Кайнача.
— В русской печке пеку. Ешь. Ты мать-то свою помнишь?
— Плохо помню. Когда помирала, смотрела на меня, говорила: «Худо тебе будет, Кайнача, много голодный спать будешь». Шибко жалела.
— Хлебнул горюшка-то? Ятока не обижает?
— Пошто обижать будет. Я мужик, хорошо работать умею. Сам сохатого добываю.
— Оленей-то много у тебя?
— Совсем мало. Два ездовых оленя есть. Немного важенок. Где много взять? Белки мало хожу стрелять. Ятоке помогаю.
— А нужда так и ходит по пятам. Сказывают, Ятока — большая шаманка.
— Шибко большая.
Все это время Бирокта ела молча, неторопливо, с уважением к еде. Лицо ее было задумчиво. Две глубокие борозды вдоль невысокого лба, точно два обруча, одетых временем, говорили о том, что нелегкой дорога была у этой женщины. Вот она посмотрела на Марию Семеновну и заговорила:
— Ятока шибко Василия любит. Женить его надо, тетке, Марья. Весь наш род так хочет.
Испугалась Мария Семеновна. Как же так, ее Вася и шаманка. А сказала совсем другое, не хотела обежать людей:
— Вася не маленький. Ему жить. Пусть сам решает.
Сама и думать об этом не смела. Иметь невесткой шаманку? Как потом людям в глаза смотреть? Нет, Вася этого, не сделает.
Тем временем Ятока сидела за столом Трофима Пимечновича Двухгривенного. Старик маленькими глотками пил чай. Был он весь какой-то серый: серое в морщинах маленькое лицо, серая топорчащаяся бородка, серые нечесаные волосы. «Совсем как воробей, — подумала Ятока, — такой же маленький. Того и гляди клюнет». Ятоке стало весело.
Из кути с тарелкой в руках выплыла Прасковья Спиридоновна, жена Двухгривенного. Высокая, дородная. Возле нее Трофим Пименович выглядел карликом. Бывало, захмелеет он у кого-нибудь на гулянке, берет его Прасковья Спиридоновна на руки и несет домой, как ребенка.
— Я творожку со сметаной принесла, — грубоватым голосом проговорила Прасковья Спиридоновна. — Кушай, Ятока.
— Товар у меня кое-какой есть, — ручейком журчал Трофим Пименович. — Опосля поглядишь.
— Что стоить будет?
— Сочтемся. Чай, не чужие. С Мотыканом, отцом твоим, царство ему небесное, такие делишки делали, дай бог каждому купцу. Поди, собольки найдутся?
— Я сама мало добываю. Охотники не слушают Ятоку. К твоему Митьке в Госторг идут.
— Что ты, или охотников в Среднеречье мало? Поди, все к тебе за оленями ходят. Соображаешь?
— Надо с Василием говорить.
— Что Васька? Торговля-то разрешена.
Ятока встала.
— Пошто Василия ругаешь? Людей сторонишься, потихоньку все делаешь. Ятока обманывать не хочет. Степан в сельсовет звать будет, шибко ругать. Василий осердится, как шаманка жить будет?
Ятока вышла. Трофим Пименович плюнул ей вслед и смачно выругался:
— Все посходили с ума. Сын волком смотрит на отца. Шаманка на комсомольцев заглядывается. Не будет, добра, пропадут люди.
А в сельсовете вокруг стола, покрытого куском красного сатина, сидели Поморов, заведующий Госторгом, сын Двухгривенного — Дмитрий Воронов и Степан, У Степана на левом виске косой шрам от белогвардейской шашки, отчего казалось, что он всегда чем-то недоволен. На вылинявшей гимнастерке орден Красного Знамени.
— Что с Ятокой делать будем? — Степан поднял взгляд на Дмитрия с Поморовым. — Толкового бы комиссара дать этому роду. А Ятоку побоку.
— Давай женим тебя на шаманке, и будешь при ней комиссаром, — улыбнулся Дмитрий. — Парень ты холостой… А невеста она хоть куда — красавица и богатая. Подучит тебя немного, советским шаманом станешь.
— Идите к черту, — закипятился Степан. — Вам бы все шутки шутить.
Поморов слушал перебранку Степана с Дмитрием, посмеивался. Любил он их. Смелые. Не все они умели, порой и не знали, что им надо делать. Но зато до самозабвения были преданы Советской власти.