Красная волчица
Шрифт:
Не всегда и Поморов мог оказать им помощь. Был еще молод, не хватало жизненного опыта. «Отца бы моего к вам, — думал он. — С ним бы вам не пришлось петлять по жизни. Но нет его. Придется самим искать дорогу к людям».
— А ты что молчишь, Поморов? — прервал его думы Степан.
— А что говорить-то? Люди к нам из первобытного общества пришли, окутаны суеверием по рукам и ногам, а вы хотите, чтобы Ятока коммунизм проповедовала. Кое-кто из эвенков пугает детей русскими. Вам ли рассказывать? Что ни проходимец, тот и подавался в тайгу к ним, за бутылку спирта обирал догола, Вы, Степан Сергеевич, с Дмитрием Трофимовичем в окопах проходили учебу, в огне очищались от старого мира. Белогвардейские пули помогли вам найти правду. А кто откроет глаза на мир эвенкам? Только мы с вами. И надо смотреть в корень. Сумеем улучшить жизнь эвенков — они сами откажутся от шаманства.
— И будем возиться до второго всемирного потопа, — недовольно сказал Степан.
— А что делать? — развел руками Поморов. — Люди-то они наши. Не бросать же их в беде. И с шаманкой надо быть осторожней. Обидим — уведет весь род. Ни за что пострадают простые охотники и оленеводы.
Степан хмурился, но молчал.
Открылась дверь, и в сельсовет вошли Кайнача, Бирокта, Ятока, Согдямо и еще несколько эвенков. Здороваясь, они садились кто на скамейку, кто прямо на пол. Запахло кислой ровдугой, потом, перемешанным с дымом, — Степан следил за Ятокой. Она прошла к столу, села на скамейку, подняла темные глаза и с детской доверчивостью посмотрела вокруг. Степан смутился, ему стало неловко: ведь он только что грозился броситься в драку с этой девчонкой. Поморов заметил его смущение и с ехидцей улыбнулся. Степан хмуро сдвинул брови, его длинное сухощавое лицо посуровело. Он встал и заговорил об учебе. Эвенки долго не могли понять, зачем им нужно посылать детей в город учиться, а когда наконец поняли, подал голос Согдямо:
— Наших ребятишек берете — взамен нам своих давайте.
— Зачем? — спросил Степан.
— Ребятишек не будет, кто стариков сменит? Без мужиков бабы пропадут. Без охотников тайга совсем пустой станет.
— Ребята весной вернутся.
— Пошто весной? Осенью надо. Когда ребятишек учить охоте будем?
Все началось сначала. Но выручила Ятока. Взглянула на Степана и сказала:
— Ребятишки поедут учиться.
— И меня, Степан, посылай учиться, — попросил Кайнача. — Буду читать, писать, много знать, потом много белок и соболей добывать.
— Вот и хорошо, — обрадовался Степан. — Повезешь ребят, в интернат, присматривать за ними будешь. Головой отвечаешь. Смотри, чтобы не сбежали.
— Когда за провиантом приходить? Допросил Кайнача.
— Послезавтра, — ответил Дмитрий. — С оленями приходите…
Эвенки встали.
— Ятока, ты останься, — попросил Степан.
Ятока села.
— Как живешь-то без отца? — спросил Степан, когда эвенки ушли. — Не обижают тебя?
— Пошто обижать-то будут?
— Охотиться нынче думаешь?
— В лесу живу, как не охотиться.
— Вот это правильно. Советской власти сейчас пушнины много надо. Ты это скажи всем охотникам.
— Скажу, Степан.
— А шаманить не бросила?
— Пошто бросать? Кто злых духов от стойбища отгонять будет?
— Да нет же никаких чертей — ни добрых, ни злых. Это я тебе точно говорю. Мы, русские, не шаманим.
— Батюшка поп тоже шаманит, с богом Миколой разговаривает. Пошто обманываешь меня?
— Прогнали мы, Ятока, батюшку с Миколой — и ничего, живем не тужим. Ты в своих чертей можешь верить как хочешь, но шаманить брось, потому что от этого вред людям получается, и Советской власти тоже. Новую жизнь будем строить в тайге, без богов и чертей, коммунизм.
Ятока вышла из сельсовета. Неторопливо шла по деревне и старалась разобраться в словах Степана. «Пошто так? — думала Ятока. — Горы, деревья, речки, — тоже люди, только другие люди. Если обидятся, зло охотнику могут сделать. Задабривать их надо. Пошто русские не понимают это? Бога нет, чертей нет, духов нет, говорит Степан. А кто болезни посылает?»
Нет ответа на этот вопрос, и мертвеет тайга перед Ятокой…
Глава IV
Капитолина, обливаясь потом, из последних сил взмахивает литовкой. Руки отяжелели, ноет поясница. Отдохнуть бы. Но впереди шагает отец, а позади наступает мать. Отец точно играет литовкой. Ему уже под пятьдесят, но силушки не убавляется.
Боков дошел до кустов, в которые упирался луг, распрямился, вытер литовку травой, покосился на солнце, а уж только потом посмотрел на дочь. Его красивое цыганское лицо со смолистой бородой тронула улыбка.
— Уморилась? — спросил он сочным басом.
— Ноги не держат.
— Вот так-то кусок хлеба достается. Варите обед. Я поплыву сети посмотреть. До холодка отдохнем.
Боков снял фуражку с черным лакированным козырьком, вытер пот с лица и направился к реке. Под сапогами уминалась трава, ветер раздувал рубаху.
Капитолина с матерью искупались в реке, повесили чайник над костром и присели в холодок за балаганом. Хотя солнце светило неярко, было душно, парило.
— Дождик будет, — заметила Ольга Ивановна.
— Хоть бы смочило. Дышать нечем.
Если посмотреть со стороны, то трудно даже поверить, что сидят мать с дочерью: так внешне они не похожи друг на друга. Ольга Ивановна — невысокая, полная, с пухлыми белыми щеками. В каждом движении ее какая-то робость, покорность. Капитолина, напротив, высокая, смуглая, с карими отцовскими глазами. Волосы черные, волнистые. Косы длинные, толстые.
— Ты что это сегодня такая хмурая? — спросила Оль-га Ивановна.
— С Васей поругалась, — нехотя ответила Капитолина.
— Милые бранятся, только тешатся: Если любит, прилетит твой сокол.
— Нет, мама, не прилетит, — покачала головой Капитолина.
— Любишь ты его?
Капитолина долго молчала, смотрела вдаль.
— Думала, не нужен он мне, а уехал — тоска.
— А ты поплачь, легче станет.
Капитолина сорвала травинку и перекусила ее.
— Мама, расскажи, как вы с тятей поженились.
— Чо говорить-то?
— Любишь ты его?
— Да кто у нас, баб-то, когда любовь спрашивал? Григорий-то здесь, в Краснояровой, жил. Один сын у родителей был. С ними что-то приключилось, в год померли. Остался он один. А я в Юровой жила. Отец мой как-то охотился за Медвежьим хребтом, там с Григорием встретился. Приглянулся ему парень. Пришел отец из леса и говорит: «Вот, Ольга, я тебе жениха нашел».