Красная волчица
Шрифт:
Хлопнула дверь. И еще от порога послышался взволнованный голос Славки:
— Ятока, идут.
— Пошто идут? Куда коней подевали? — удивилась Ятока.
— На носилках кого-то несут. А лошади за ними идут.
— Ты хоть оденься, — вслед бросила Семеновна.
«Несут. Димка…» — Ятока задохнулась от страха. За городьбой в поскотине двигалась кучка людей. За ними цепочкой шли лошади. «Димка…» Ятока бежала в одном платье и не чувствовала холода, волосы, собранные в одну толстую косу, метались по спине.
А по селу летело тревожно:
— Кого-то на носилках несут.
Бабы бросали работу и выскакивали из домов. И вот уже все, кто был в деревне, бежали к поскотине.
Ятока подбежала совсем близко, но видела только носилки. На глаза наплывали слезы, и носилки, казалось, плыли сквозь туман. Носилки остановились перед ней и опустились на землю. Глянула: с бескровным лицом лежал Матвей Кузьмич. И только теперь она увидела Димку. Кое-как держались на ногах Серафим Антонович, Вадим, Андрейка. Шутка ли — прошагать с носилками столько километров, да еще голодными.
— Мама, ты что раздетая? Простынешь.
— Что с Кузьмичом?
— В плечо пуля угодила. На спине под лопаткой вышла.
— Бабы, берите носилки — и к нам, — скомандовала Ятока.
Матвея Кузьмича занесли в комнату Василия и уложили в постель. Ятока осмотрела рану, смазала мазью с облепиховым маслом, которую готовила сама, перебинтовала плечо. Матвей Кузьмич силился поднять голову, бредил:
— Сынок… Миша… Да постой ты… Я что-то пристал… Обожди меня…
Семеновна смахнула слезу.
— Горемычный. Сына зовет, Михаила, который погиб.
Ятока укрыла Матвея Кузьмича одеялом.
— Усни, Кузьмич. Однако, сейчас боль пройдет… Спать надо… Спать… Крепко спать… Видишь, боль совсем ушла… Спать… Вот так… Совсем хорошо…
Матвей Кузьмич притих. Ятока вышла из комнаты. Возле дверей стоял Серафим Антонович.
— Ну, что? — с надеждой спросил Серафим Антонович, его осунувшееся лицо казалось совсем старым.
— Профессора бы сейчас сюда, из города.
— Где его возьмешь? Ты уж, Ятока, постарайся.
— Ты сам, однако, Серафим Антонович, ложись в постель. На ногах не стоишь.
— Ладно. Вечером приду.
Димка сидел за столом. Перед ним стояла кружка с чаем. Он отпил несколько глотков.
— Как же случилось-то? — допытывалась Семеновна у Димки.
— Окружили бандитов. Во время перестрелки и ранило Кузьмича.
— Андрей говорит, ты убил Генку Ворона. Это верно? — спросил Славка.
Димка только махнул рукой, еле доплелся до кровати, ткнулся головой в подушку и тут же уснул.
— Как же все случилось?
А случилось это так.
Генка Ворон делился в Димку. Матвей Кузьмич только успел толкнуть Димку, как почти одновременно прозвучали два выстрела. Выстрелил Генка Ворон, и, падая, случайно нажал на спусковой крючок Димка. Димка, больно ударившись головой о дерево, вскочил на ноги, не понимая, что произошло. За каменной ребристой глыбой, схватившись за голову, из стороны в сторону раскачивался Генка Ворон. Димка задел его картечиной. В это время грохочущее эхо катнулось по скалам, — выстрелил Вадим. Генка упал.
Димка глянул на Матвея Кузьмича. Тот лежал в неудобной позе, навалившись на пень. Лицо его было бледным, широко раскрытым ртом он хватал холодный воздух.
— Кузьмич, что с тобой? — крикнул Димка.
— Кажись, малость задело, — прошептал Кузьмич.
— Серафим Антонович… Серафим Антонович… Кузьмича ранило.
Торопливо подошел Серафим Антонович, за ним парни.
— Как же ты оплошал, а? Матвей? — склонившись над ним, спросил Серафим Антонович.
— Так уж вышло… Плечо горит… и душу жжет.
— Сейчас поглядим, — Серафим Антонович распорол ножом полушубок, пиджак и рубаху, оголил плечо, залитое кровью.
— Что там? — морщась, спросил Матвей Кузьмич.
— Ничего страшного. Сейчас перевяжем — и будешь жить еще сто лет.
Серафим Антонович снял с себя нательную рубаху, разорвал на ленты.
— Андрей, бегом дуй за конями. А вы делайте носилки. Срубите две сухих палки. Нарежьте прутьев и переплетите их. А этих гадов заройте в яме.
Парни бросились выполнять указания Серафима Антоновича.
— Серафим, напиши моим парням, как было дело, — облизывая сохнущие губы, попросил Матвей Кузьмич. — У меня в кармане гимнастерки их письма. Там адреса.
— Сам все напишешь, — бинтовал плечо Серафим Антонович. — Тебя белогвардейцы и японцы не могли столкнуть с земли, а тут от какой-то бандитской пули решил помереть. Кукиш им с маслом. Не на таких напали.
— Что будет с Агнией? Она из-за сына чуть с ума не сошла. Сердце у нее больное…
— Что Агния? Вот оклемаешься, да и в гости к ней махнем.
— Серафим… Дружище…
Матвея Кузьмича уложили на носилки.
— Давайте поторапливаться, мужики, — Серафим Антонович не скрывал тревоги. — Вся надежда на Ятоку.
Медленно расходились бабы из дома Семеновны. Каждая думала о своем муже или сыне. Минует ли их фашистская пуля? А если окажутся в беде, найдутся ли там, вдалеке от дома, добрые люди, которые лаской и заботой помогут побороть смерть? Из своих погребов они несли Матвею Кузьмичу все, что было припасено на крайний случай: кто ягод, кто дикого меда, кто орехового масла.