Красная волчица
Шрифт:
— Так что же ко мне пришел? Лишков-то у меня нет. Сам торгую. Охотников надо в лес собирать, об этом голова болит. Видишь, Советской же власти помогаю, — Трофим Пименович ехидно улыбнулся. Дмитрий спокойно посмотрел на него.
— Знаем мы твою помощь, батя. В прошлом году тебе удалось околпачить нас. За науку спасибо. Нынче у тебя ничего не выйдет.
Трофим Пименович насторожился. Его пугала уверенность большевиков. Что это они на этот раз затеяли?
— Частная торговля разрешена Советским государством. Ссуду выдали. Я проценты аккуратно плачу.
— Все это так, но ты одно забыл, батя, государство на местах представляем мы — Советы.
Трофим Пименович терялся в догадках: куда клонит Дмитрий?..
— Выселите меня?
— Нет, пока живи. До этого еще дойдет. Но охотников обирать не позволим. И Советскую власть тоже.
— Торговать, значит, запретите? — Трофим Пименович смерил: Дмитрия недобрым взглядом. — Это как же?
— Об этом в сельсовете потолкуем, — отрезал Дмитрий. — Как же насчет дроби?
— Нету, — Трофим Пименович развел руками.
Дмитрий в упор посмотрел на отца.
— Спасибо и на этом, папаша. Не глупый ты человек, и как не видишь, что кончилась ваша тропка. Одумайся, пока не поздно. Живешь, как конокрад на постоялом дворе, от каждого стука вздрагиваешь.
— Это как же понять?
— Не притворяйся. О твоих проделках мы знаем. Помаленьку спиртиком торгуешь, охотников обираешь.
— Докажите.
— Докажем, не торопись. Еще время есть, одумайся. Перед охотниками ты в большом долгу.
— Это в каком же долгу? — вызывающе спросил Трофим Пименович. — За то, что кормил всю деревню? Провиантом снабжал?
— Эту твою кормежку на том свете помнить будут. Не отсюда ли эвенки за бутылку спирта голыми уходили? Забыл, как их ребятишки с голоду помирали, как пьяные охотники замерзали в лесу?
— Торговал своим, не ворованным.
— Стыдно за тебя, отец. Не калека, и охотник не из последних, а чем занимаешься. Сам на старости уразуметь не можешь, так Никифора не впутывай в это дело. Не сбивай и Генку с пути, у него вся жизнь впереди.
— Ты, брат, не туда пришел поучать, — пробасил Никифор. — Нету тут комсомольцев.
— А жалко, что нет здесь комсомольцев. Ты, Никифор, тоже хорошо подумай.
— Смотри, Митя, не споткнись, — пригрозил Никифор.
— Если я, брат, споткнусь, меня есть кому поддержать. Но кто рядом с вами? Подумайте.
Дмитрий встал.
— Бывайте здоровы. — И вышел.
Трофим Пименович посмотрел на закрывшуюся дверь. Где-то глубоко в душе шевельнулась зависть к Дмитрию: хоть и хорохорился старик перед ним, но при каждой встрече робость испытывал, чувствовал силу в сыне. «С царем в голове мужик, только разинь рот, к стенке прижмет, не вывернешься, — с уважением подумал Трофим Пименович. — А в кого ему быть дураком-то?»
И отмяк немного старик.
— В меня характером-то уродился Митька, — прихвастнул Трофим Пименович. — только вот голову набекрень принес с войны.
— Степка все верховодит, — угрюмо отозвался Никифор.
— Знамо, он.
Никифор посидел еще немного и ушел. Трофим Пименович залез на русскую печь. Но не спалось: ныла поясница, но больше беспокоили думы, — тревожные, безрадостные.
Жизнь Трофима Пименовича шла ровно, спокойно. Вырос, женился. Дорожка свела с купцом Крохалевым. Открыл лавку, через нее накинул уздечку на эвенков, потом и на односельчан. Так вот и поживал. Давненько ружья в руки не брал, а осенью тысячи беличьих шкурок в его кладовой оказывались. Все это потом уплывало в город, а оттуда шли обозы с провиантом.
Но появились фронтовики, и началась кутерьма. Избрали сельсовет, открыли кооперативную лавку, а потом Госторг. Заведующим Госторгом Митьку поставили, потом его же избрали председателем общества «Красный охотник». Качнулась земля под ногами Трофима Пименовича. Люди пошли к сыну.
Глава V
Между облаками на синих прогалинах неба давно уже погасли звезды, а ночь не торопится уходить с земли. Пади залиты туманом, поэтому кажется, что темные вершины гор торчат из ледников. В низине темнеет густой ельник, будто ночь оставила от себя клок. Там, на озере, кто-то потревожил чайку, и все кругом наполнилось ее плачем.
На увале, под искарем[14] проснулась старая медведица, села, осмотрелась — ничего поблизости опасного нет. В нос ударил сладкий запах смородины-моховки. Медведица мотнула косматой головой: запах ветерок принес из низины, где среди рыжих мхов бежит ручей, но это обман — смородина не уродилась, медведица давно уже проверила, идти надо к старой гари, на голубичник.
Взяла она зубами за загривок медвежонка и выволокла из теплого логова. Малыш заскулил. Мать легонько ткнула его лапой и сердито покосилась на пестуна[15], который с неохотой вылезал из-под корней. Повела свое семейство медведица на ягодники.
По заросшей звериной тропе шли в горы Василий с Максимом. Впереди Василия на поводке бежал Малыш. Он время от времени поднимал голову и ловил пахучие струи, ему хотелось помчаться, но удерживал поводок.
За Василием по росистому следу шел Максим. Рядом с ним бежал Кайла. Максим старался держаться бодро, но украдкой озирался по сторонам.
Впереди шевельнулся куст. Заяц метнулся в заросли багульника._Малыш дернул поводок.
— Тоже мне зверя нашел, — недовольно проговорил Василий. — Птичек еще погоняй.
Набежал ветер, зашумел листвой, туман хлынул к реке, а потом медленно пополз к вершинам гор. В лесу стало светлей и просторней. В сосновом бору Василий остановился возле толстой колодины.
— Давай перекурим, — предложил он Максиму.
Парни присели на колодину, положили ружья на колени и закурили из одного кисета.
— Что у тебя с отцом вышло? — спросил Максим.
— Так, ерунда. Ятока поперек горла встала. Все в голос кричат: «Шаманка, шаманка!» Может, из нее такая же шаманка, как из меня поп. Старик Амуктан перед смертью наговорил ей черт знает что, а Ятока за чистую монету приняла. Шаманка. Да может, это горе ее. И до этого нет дела никому. — Василий задумался и уже более мягко продолжал — Чудная она какая-то, Максим. Бесхитростная. Вся как на ладони. Что на душе, то и выложит. Ее, как святую, не обидишь. Да разве такой человек может кому зло сделать?