Красная волчица
Шрифт:
— Почему передумают? Война-то, поди, кончилась. Можно теперь и матерей попроведовать.
Из-за хребта вынырнул самолет, сделал круг и приземлялся в поскотине.
— Это какой самолет-то? — спросила Семеновна.
— Почтовый, старуня. Сегодня как раз его срок.
— От Степана Сергеевича что-то давно вестей нет.
— Че писать-то. Домой, поди, торопится.
— Наказывал дождать его.
Тетя Глаша с удивлением посмотрела на Семеновну.
— Ты уж, девонька, не помирать ли собралась?
— Сколь жить-то? Пора и честь знать. Что-то в груди болит. И ослабела вся.
— Ты не дури, старуня. Я как без тебя-то тут буду? Мне надо Анюту на ноги поставить. А тебе внука дождаться из армии.
— Нет, матушка, мне уж не дотянуть до того времени, — в голосе Семеновны была тоска. — А ты приходи ко мне на могилку. Да про все рассказывай. А то тебе все недосуг, все куда-то торопишься, лишнего слова от тебя не дождешься.
— Че я лишние-то слова молоть буду? — обиделась тетя Глаша.
А по угору неторопливо шли Василий — полковник и Ганя — генерал. Они встретились в Карске и не успели словом обмолвиться.
— Не верится, Ганя, что добрались до родной земли.
— Я последнее время каждую ночь во сне мать видел. Здорова ли?
— Димка писал, что здорова.
— Твой Димка вроде бы за командира был.
— Какой из него командир. Поди, без матери в лес-то шагнуть боится.
— Увидим. А ты теперь куда?
— Еду в институт. Назначен деканом факультета охотоведения. А ты надолго?
— С неделю пробуду. Нашу часть уже перекинули в Забайкалье, поближе к японской границе. Да и пехота-матушка двигает туда же.
— Значит, не разойтись с самураями?
— Не разойтись.
Василий остановился напротив своего дома.
— Зайдем к нам. Может, и тетя Глаша здесь.
— Зайдем.
— Это кто там идет по угору? — спросила Семеновна.
— Какие-то военные. Батюшки, а орденов-то сколь у того и другого. А у одного-то по штанам красная лента пущена.
— Ты че мелешь-то? Почё он ленту-то на штаны нашивать будет?
— Старуня, они вроде сюда сворачивают, — заволновалась тетя Глаша, — Так и есть, сюда идут.
— Кто же это может быть?
Василий с Ганей вошли в ограду, поставили чемоданы, на них шинели положили.
— А я что тебе говорил? Здесь твоя маманя! — Василий кивком головы указал на тетю Глашу.
Тетя Глаша, не сводя глаз с Василия и Гани, медленно поднялась.
— Батюшки, никак Вася?
— Это который? — щурилась Семеновна.
— Который повыше. А второй-то вроде Ганя, Он и есть… Ганя…
Тетя Глаша кинулась к Гане.
— Мама…
— Господи, дождалась… — Она прижалась к груди сына. Семеновна тоже хотела встать. Но не хватило сил. Василий подошел к ней, опустился на крыльцо и обнял за плечи.
— Мама… здравствуй…
— Вася… прилетел… — У Семеновны глаза застлали слезы.
Из летней кухни вышла Ятока. Глянула на Василия, из рук со звоном покатилась кастрюля.
— Вася!
Василий шагнул навстречу, прижал к груди;
— Кабарожка ты моя. Уж не чаял увидеть тебя…
Ятока высвободилась из объятий, глянула на Василия.
Что-то незнакомое было в этом родном лице. Углубились складки между бровей. Посуровел взгляд. Сильней обозначились скулы. И цвет лица был другой. «Совсем чужой», — невольно мелькнула мысль у Ятоки. Василий будто угадал мысли Ятоки, положил на плечо руку.
— Не печалься… Все будет хорошо.
А под навесом, прижавшись друг к другу, замерли Анюта с Машей. Они первый раз видели военных, им было я любопытно, и страшновато. Они не могли понять, зачем эти люди появились здесь, что им надо.
С ружьями на плечах в ограду вошли Димка со Славкою. Первым их увидел Ганя.
— Вот вы какие. Ну, здравствуйте!
Ганя пожал руку Димке, потом Славке.
— Василий Захарович, ты только погляди, какие тут орлы без нас выросли.
Василий подошел к парням. Димка был вровень с ним, плечистый, жилистый.
— Папка-а, — выдохнул Димка.
— Сынок…
Василий с Димкой обнялись. Славка не сводил восхищенных глаз с Василия. Димка кашлянул в кулак.
— Папка, а это и есть Слава.
Василий обнял и Славку.
— Война кончилась. Теперь твоего отца искать будем. А где Анюта с Машей? — Василий огляделся.
— Да вон они, под навесом, — показала Ятока.
Девчонки, услышав свои имена, забились под верстак.
— Маша, да ты что? Погляди, папка прилетел.
Девчонки забились еще дальше в угол.
— Маша, — позвал Василий. — Да я же тебя еще не видывал. А ты прячешься.
— Пусть маленько попривыкнет, — вмешалась тетя Глаша. — А то сейчас реву не оберешься.
Утро. В небе плывут редкие облака. Солнце то спрячется, бросив на горы серую тень, то вдруг зальет землю ослепительно ярким светом. Тревожно шумит лес. Неспокойно на душе и у Любы. Все ли ладно с мужем? Виктор спозаранку уплыл рыбачить. А здоровье у него не ахти какое. Люба прошлась по дому, поправила засохшую ветку рябины с оранжевыми гроздьями, потом подошла к кроватке и долго смотрела на спящего сына. В памяти всплыли почтовые дороги. И заныло непослушное сердце: «Димка. Где ты сейчас? Какие ветры дуют тебе в лицо? Помнишь ли почтовые полустанки, короткие летние ночи и лесные свирепые грозы? Или белогривый конь унес тебя подальше от дорог прошлого и ты, забыв про все, смотришь в чьи-то невинные девичьи глаза?» Любе тяжело стало дышать. Она встала и подошла к окну. Вдали виднелась дорога. И слышался Любе торопливый конский топот.