Красная волчица
Шрифт:
«Чудно как-то устроена жизнь, — думала Дуся, — Вместе с Максимом росли, играли в прятки, купались в реке. Мальчишка как мальчишка, дрался, в чужие огороды за репой лазил. А потом, когда выросли, не стало никого лучше, а он ходил, и точно не видел. А потом, — Дуся улыбнулась, — весна пришла…»
Дуся тогда рвала цветы за селом. Вдруг в кустах треск послышался, обмерла от испуга. А из чащи Максим вышел, на плече ружье, в руках несколько уток.
— Напужал-то как.
— Не мне ли цветы рвешь? — спросил Максим.
— Уж будто кроме тебя и парней в деревне нет.
— Что-то неладно говоришь. С каких это пор девки парням цветы дарить стали?.
— Уж такие у нас парни. Хочешь, жарки подарю? Они, говорят, счастье приносят.
Максим, бросил на траву уток, взял цветы, понюхал, хитровато, посмотрел на Дусю…
— Да ты же красивая. А я и не знал.
— Смеешься? — смутилась Дуся.
Вечером Максим впервые ее поцеловал.
Казалось, это вчера было. А теперь вот она стояла и не могла решиться позвать Максима. Наконец Дуся помахала рукой Сережке, он прибежал огородами.
— Максим-то где? — спросила Дуся.
— Дома. А что?
— Ты постой немного.
Дуся побежала домой. Из-под подушки достала кисет. Был он сшит из синего атласа с красным шелковым подкладом. Несколько вечеров тайком от матери вышивала она на нем узоры. Дуся завернула кисет в бумагу и вернулась в огород.
— Передай Максиму. Да только никому не говори. Ладно?
Сережка понимающе тряхнул головой.
— Что я, девчонка, что ли, болтать-то?
— Не сердись, — Дуся взъерошила его рыжие волосы. — Еще скажи Максиму, вечером буду его ждать на реке, у Большого камня.
— Ладно.
Сережка умчался. Дуся присела на грядку, посмотрела на солнце: оно поднялось над лесом только с сажень. Когда еще придет вечер.
В огород через калитку вошла Женя Пучкова. Была она в новом платье с синими цветочками.
— А я-то ее ищу, — затараторила она. — Меня чуть собаки не загрызли.
— Да они смирные.
— А как глядят-то. Поди узнай, что у них на уме.
— А ты что это сегодня так вырядилась?
Женя обняла за плечи подругу.
— Ой, не говори.
— Да ты толком объясни.
— Никому не скажешь?
— С чего взяла.
— Сема меня посватал.
— А когда свадьба?
— Мужики из леса выйдут — вот тогда.
— Женька, какая ты счастливая. А как он. тебе сказал-то?
— А вот так.
Женя сделала серьезное лицо, положила руки на колени.
— Евгения Михайловна, — Женя подражала голосу Семы. — Я давно тебе хотел сказать… Вот так… Отбелочим… Я приду из леса… И мать того… И отец того… Хотя он ничего еще не знает. В общем, вот так…
Замолчал Сема. А я его спрашиваю:
— Сема, а ты вроде собирался мне что-то сказать.
— Ты меня не сбивай с толку. И я тебе, кажется, все сказал.
— Что ты сказал: мать того… и отец того…
— И что за народ эти женщины. Никакого понятия. В общем, давай с тобой поженимся.
Дуся смеялась до слез.
— А я за тобой пришла, — сказала Женя. — Пойдем за грибами.
— Да я не знаю, — Дуся покосилась на усадьбу Кругловых.
Женя перехватила взгляд.
— Мучаешься все?
— Ага, — Дуся кивнула, — как бы не наделал что с собой.
— Да ничегошеньки не сделает. У этих мужиков все не как у добрых людей. Я вчера мышь увидела, у меня со страху язык отнялся. Что же теперь, убивать меня? Дурни эти парни.
— Ты это Василию скажи.
— Надя с ним говорила.
— Ну и что?
— Да он и не думает трогать твоего рыжичка.
— Правда?
— Вот тебе крест, — Женя осенила себя крестом.
— А я-то извелась вся.
…Вечером Дуся пришла к Большому камню. До глубокой ночи просидела у реки, но Максим не пришел.
В окно Василию видны горы. Смотрит на них, и чудится ему говор ручьев, клекот орлов, шелест листвы. Снял он с гвоздя бердану и поставил у кровати, чтобы перед глазами была. В комнату вошел Поморов, поздоровался, сел, посмотрел на Василия, на бердану. «Вот народ, — подумал он. — Готовы в постель с ружьем лечь».
— Я, грешным делом, подумал, тебе конец, — проговорил Поморов.
— И я не думал живым из лап медведицы вырваться. Проклятый страх. Всю силу отнял.
— Тогда за что же ты хотел убить Максима?
— Не боятся зверя только хвастуны. А убить Максима хотел не за то, что испугался, а за то, что в беде бросил.
— Ведь мог же и ты убежать с перепугу?
— Мог бы, — с грустью ответил Василий.
— Вот видишь. И тебя бы пришли и убили. Каково?
— Правильно. Не бросай товарища в беде. Да вы сами подумайте. Сегодня я одного охотника стравил зверю, завтра — другого. Так мы изведем всех мужиков, а кто стариков и женщин кормить будет? Я кое-как для одной семьи пропитание добываю, а две семьи мне не прокормить. Из-за одного негодяя все с голоду перемрут. Как же так? Вот деды и оставили нам этот обычай.
— Дедов, Василий, экономика к этому принудила. Но мы-то теперь в другое время живем.
Василий потупился.
— Вам, Михаил Викторович, мы, наверное, зверями кажемся. А я не от хорошей жизни поднял ружье на Максима. В беспамятстве был. Спасибо тете Глаше, а то бы товарища сгубил и себе вечную муку нажил.
— А я-то думал… Извини, Василий. Выздоравливай. А потом в тайгу сходим.
Уже у двери Михаил Викторович остановился.
— Чуть не забыл. Мы вчера проводили собрание партийно-комсомольской ячейки. Решили Ганю отправить учиться. Собрали часть денег. Ты как думаешь?