Красная волчица

Марклунд Лиза

Анника сидела за раздвижным кухонным столом, поставив рядом с собой сумку, украдкой присматривалась к механическим движениям Гуннель Сандстрем и старалась понять душевное состояние этой женщины. В кухне пахло хлебом, кофе, коровником и чем-то еще, напоминающим плесень. Анника не спеша оглядела открытую плиту, отделку кухни, сосновые двери, кровельные стропила, зеленый, покрытый растительным орнаментом линолеум.

— Я не слишком часто читаю «Квельспрессен», — сказала Гуннель Сандстрем, когда кофе вскипел, и она несколько раз подняла и опустила

кофейник. — В наше время делается так много глупостей. Ничего не говорят о том, что касалось бы нас, живущих здесь.

Она поставила кофейник на подставку и села за стол, сразу сникнув и опустив руки.

— Томас, мой муж, — сказала Анника, — рассказал, что и вы и Курт активно занимались политикой в общине.

Гуннель Сандстрем посмотрела в окно, и Анника проследила за ее взглядом. Женщина смотрела на птичье гнездо, в котором были видны хлопающие крылышки и разлетающиеся семена.

— Курт был полномочным представителем, а я — председатель женского объединения и помощница Курта.

— От какой партии? — спросила Анника.

Женщина удивленно вскинула брови:

— Естественно, от центристской. Мы защищаем интересы крестьян. Курт всегда интересовался политикой, из-за этого мы и познакомились.

Анника кивнула, улыбнулась и встала.

— Можно я поставлю чашки? — спросила она и пошла к посудному шкафу.

Гуннель Сандстрем вскочила:

— Ох, простите, как же я могла забыть? Сидите, сидите, голубушка.

Через некоторое время женщина вернулась к столу с чашками, ложечками, сахаром, молоком и кофейными булочками, посыпанными миндальной крошкой.

— Как вы познакомились? В центре молодежного объединения партии? — спросила Анника, когда Гуннель Сандстрем села за стол и принялась разливать кофе.

— Нет-нет, — покачала головой женщина. — В молодости Курт был радикалом, как и многие представители нашего поколения. Он приехал сюда с такими же зелеными юнцами, как он сам. Этот коллектив явился к нам в начале семидесятых. Впервые мы встретились на собрании. Курт так горячо говорил… Да что там, он чуть не поднял здесь крестьянское восстание.

Анника достала из сумки блокнот и ручку, написала слово «собрание».

— Так он не из здешних мест?

— Из Нюланда, близ Крамфорса. Он изучал биологию в Упсале, а после выпуска он и несколько его товарищей приехали сюда, чтобы заняться органическим земледелием. В те времена еще не знали об экологии…

Взгляд женщины снова упал на птичье гнездо. Собеседница потерялась в своих воспоминаниях, и Анника ждала, когда она вернется к реальности.

— Но все оказалось не так гладко, как они хотели. Члены коллектива не могли прийти к согласию. Курт хотел сначала построить силосную башню и купить трактор, а другие предпочитали купить лошадь и научиться на ней ездить. Тогда-то мы и начали встречаться, а потом Курт пришел к нам жить и стал работать в нашем саду, а не в коллективе.

— Должно быть, вы тогда были очень молоды, — улыбнулась Анника.

Женщина посмотрела на журналистку.

— Это

дом моих родителей, — пояснила она. — Я и Курт перебрались сюда, когда поженились. Это было осенью семьдесят пятого. Моя мама жива, она сейчас живет в Эстхаммаре.

Анника кивнула. Она вдруг осознала, что слышит монотонное тиканье кухонных часов, и вдруг явственно представила себе, что эти часы отбивали такт жизни людей, непрерывно тикая в течение нескольких поколений на одной и той же стене. За одну головокружительную секунду прогремели все секунды всех времен, этот водоворот выбросил на поверхность одну секунду — фрагмент вечности.

— Быть дома, — вслух произнесла Анника. Вот так оказаться когда-нибудь, где-нибудь — дома.

— Для Курта дом был здесь, — вздохнула Гуннель Сандстрем. — Он любил свою жизнь. Ему ни разу не приходила в голову мысль о самоубийстве, в этом я могу поклясться.

Она посмотрела на Аннику, и ее глаза ожили, вспыхнули, как два синих огня, и Анника прониклась железной уверенностью этой женщины, без всяких сомнений и безоговорочно поверила в ее правоту.

— Где он умер?

— В зале, — сказала Гуннель, встала и прошла в зал через двойную дверь мимо открытой плиты.

Вслед за хозяйкой Анника вошла в большую комнату. Здесь было холоднее, чем в кухне, от холодного голубовато-зеленого пола, покрытого истоптанными ковриками, тянуло сыростью. В одном углу стояла изразцовая печка, в другом — телевизор. Два дивана стояли друг напротив друга вдоль длинных стен, рядом — коричневое кожаное кресло с витым узором. Возле кресла — высокий торшер, по другую сторону — маленький сервировочный столик.

Дрожащим пальцем Гуннель указала на страшное место.

— Там всегда сидел Курт, — сказала она. — Мое кресло должно стоять по другую сторону столика. Всегда после обеда мы сидим здесь и читаем. Документы общины или местные газеты, журналы или книги по садоводству. Все это мы делаем, сидя каждый в своем кресле.

— Значит, это было ваше кресло? — спросила Анника, заранее зная ответ.

Женщина обернулась, в глазах ее стояли слезы.

— Они унесли его с собой, — сказала она тихо. — Полицейские. На экспертизу. Он сидел в нем в момент смерти, а винтовка висела у него на правой руке.

— Вы первая увидели его мертвым?

Женщина снова посмотрела на то место, где стояло ее кресло. Мысли, пронесшиеся в ее голове, были так прозрачны, что Анника почти физически их видела. Гуннель кивнула.

— Вечером в субботу я была на осеннем скаутском базаре, — заговорила она, продолжая смотреть на темные квадратики следов ножек кресла. — Наша дочь — руководитель детской секции, и я задержалась, чтобы помочь ей навести порядок после базара. Когда я пришла домой, он сидел там… в моем кресле.

Она отвернулась, чтобы скрыть хлынувшие из глаз слезы, и, шатаясь, пошла на кухню, к раздвижному столу. Анника двинулась следом, едва подавив желание обнять несчастную вдову за плечи, но потом решила этого не делать.