Красное на остром, или Опоздание Бога Войны
Шрифт:
– Указатель? – не поверил Мигол. – И что там, на указателе?
Утц пожал плечами.
– Не разглядел – далеко слишком… Подъедем, да узнаем. Там и в карту свою посмотришь. Хотя толку с нее, карты твоей, как с Инночки – вроде и под рукой, а пользы никакой, расстройство одно.
Мигол полез выше – на самый капот, потом с него на фанерную крышу кабины. С такой высоты видно было получше, чем со дна оврага – распадок сужался, острым клином протыкая колючие заросли. Подъем тут и правда был почти пологим, кусты выпускали его из цепкого плена, разбегаясь по склонам в стороны. А на самом верху и впрямь почудилось Миголу что-то вроде неглубокой мощеной колеи.
– Ты это… – восхищенно
– Да за бабкой следом поехал, – крикнул Утц снизу, сквозь фанерный потолок.
Мигол сначала не понял, о чем это он… потом – аж присел от удивления. Торопясь, прыгнул на капот, скользнул сапогами по крылу до самой водительской подножки.
– Какой-такой бабкой?
– Да вон же… – Утц ткнул пальцем выше по склону, потом приподнялся за баранкой, всматриваясь. Склон был пуст. Ниже кусты стояли сплошным низким частоколом, и Мигол ничего не разглядел ни до них, ни после… – Куда-то девалась… – задумчиво сказал Утц. Потом, отмахнулся – как от назойливого слепня. – Ты чего заладил, старшой? Какая дорога, какая бабка… Я тебе – краевед, что ли? Старуха какая-то была, шлялась тут по балке. В балахоне, как пугало… Может коровок пасла… тех, что в луже увязли. Увидела меня – шарахнулась в распадок. Тут я его и приметил.
– И куда подевалась?
– Говорю же – вот сейчас только ее на склоне видел. Прям перед тем, как ты выпростался.
– Вместе с коровами?
– Тьфу ты… – сказал Утц.
– Чего плюёшься? – обозлился Мигол. – Верблюда сын, что ли? Ты ж сам говорил – не пройти ногами. А старуха как прошла?
– Ты сам-то чего напал?! – ответно разорался вдруг Утц. – Как, да как – раскакался тут, пехота… Кверху каком вот встала – да прошла. Может, тропу знает сквозь заросли, раз коровок тут пасет. Поедем? Или будем тут каки твои разминать?
Мигол оглянулся на небо и тотчас прижмурился. Солнце жгло, но явно уже прошло зенит. Даже если Утц сдает задом как шоферской бог – все равно из балки им не выбраться до темноты. Он решился – стукнул по кабине над головой водилы, притворившись что собирается влепить тому леща. Утц обрадованно ощерился.
– Только ты того, старшой… – велел он. – В кабину не лезь пока. Секи сверху – вдруг там в кустах железяка какая, или заграждения проволочные. Кусты-то эти – сам понимаешь… На мосты бы чего не намотать.
– Добро, – сказал Мигол. – Давай тогда через колючки помалу. Как продавишь кусты – я спрыгну, пешком впереди пройдусь.
Он встал на капот со своей стороны, чтобы не загораживать водиле обзор, покрепче расставил ноги на трясущемся железе, ухватился за скобу на ограждении правого шнорхеля. Выхлопная у тягача была дырявая вусмерть – после войны её латать, снижая шумы и дымы, никому не приходило в голову – а потому выхлопом секло снизу, и шнорхеля были почти холодными. Однако, когда мотор прибавил оборотов, облизнув натянутой дрожью сквозь капот – они ожили, простуженно харкнули вверх черной копотью. Мигол чертыхнулся и присел. Бампер толкнул ближайшие кусты – они зло хлестнули колючими плетями, но не дотянулись… они ведь, если верить Хиппелю, и рождены были низкорослыми, чтобы цеплять за ноги пехоту и не мешать целиться пулеметчикам. Колеса с хрустом прошлись по ним, давя и приминая. Мигол, злорадствуя, оглянулся – тех, что осмеливались распрямиться, утюжил набитый железным ломом прицеп… затем второй… третий… четвертый…
За автопоездом кусты все равно шевелились… но уже вяло, обескровлено.
Плакала теперь старухина тропа, подумал Мигол. Эти твари колючие опять поднимутся и пуще еще переплетутся.
Тягач промял всю зеленку насквозь, особо не напрягшись, но Утц все равно
Мигол отлепился от скобы, разбежался по капоту и спрыгнул. Желтая трава рванула вдруг из-под ног – это вездесущие кузнечики порскнули разом во все стороны. Их прыжки были хаотичными, а оттого бестолковыми – перекрещивающиеся твердые брызги. Сукины дети, подумал про них Мигол. Он трусил на подъем, оглядываясь на мнущие склон колеса… но те вроде нигде не срывались в пробуксовку – пёрли равномерно и мощно.
Он решил было уже – ну все, проскочили. Уф… Гудок, снова пугнувший насекомых, напугал и его самого. Мигол оглянулся на прицепы – выискивая взглядом, что же беспокоит водилу, но ничего этакого не заметил… Прицепы послушно катились следом… раскачивались, конечно, громыхали уложенным железом, натягивали жилы тросов, но вели себя смирно. Заслоняясь от солнца, Мигол задрал голову на кабину – Утц показывал куда-то, опять привставая за баранкой.
– Вон! – заорал водила сквозь пассажирское окно, когда тягач с ним поравнялся. – Вон она! Да не там… Выше смотри, мать же тебя вынимать…
Мигол посмотрел куда велено и едва не споткнулся на ровном месте.
Старуха и впрямь была – как пугало. До нее оставалось еще прилично ползти по склону, и с такого расстояния Мигол так и решил сначала – это ж не человек вовсе, пустая одежда на кресте… ворон пугать. В балке стояла тишь, а поверху – видно задувал уже подвечерний ветерок, заставляя трепетать и развеваться хламиду на узких старушечьих плечах. От непрестанного этого трепетания становилось жутко, словно и впрямь лишь пустота скрывалась под бесцветными, выгоревшими на солнце тряпками. И Мигол уже почти уговорил себя, что видит пугало, истрепанное ветром, но старуха вдруг зашевелилась и пошла к ним… медленно, бочком спускаясь со склона наперерез движению машины.
Двигалась она – как сомнамбула, с какой-то выматывающей неспешностью, то пропадая среди высокого чахлого дудылья, то снова проявляясь на редкотравье… но совершенно неожиданно успела проковылять почти до самого дна распадка, пока тягач заползал в подъем, разгоняясь перед ухабом.
– Эй… Куда? – заорал сверху Утц, дважды ударив гудком. – Ослепла? Старшой – убери её с дороги, в пень её труху, колоду старую…
Почва здесь была суше и рыхлее, чем на дне – с протекторов уже текла перемолотая земляная мука. Сам подъем тоже кручнел, двигатель больше не поплевывал вверх черным дымом, а давил в него двумя тугими фонтанами. Мигол вдруг понял с удивлением, что старуха так и не сбавила темпа, вышагивая им наперерез. Пыхтя, он пробежал вперед – замахал рукой, будто сгоняя прочь упрямую козу:
– Стой! А ну, стой! Пошла с дороги… Геть со шляху, кому говорю! Зейч с дроги… или как там тебя?!
Слишком уж по дурному всё происходило… Старуха шаркала по склону выше его головы шагов на двадцать. Склон тут сделался совсем уж отвесный, и с такого ракурса Мигол не смог разглядеть старухиного лица – видны были только голенастые ноги, взбивающие изнутри дерюжный подол, да здоровенные грубые башмаки с очень твердыми, должно быть деревянными, подошвами. Горячий рев тягача заставлял дрожать воздух в балке, и тряпьё на старухе металось, словно раздуваемое ветром темное пламя. Мигол против воли вдруг подумал о пистолете в кобуре… и мысль эта вдруг показалась ему вполне резонной. А ну как она просто глухая? Пальну-ка ей под ноги… Перепугается, драпанет… если совсем из ума не выжила. Он взялся за рифленую рукоятку, отвел пальцем петлю на застежке…