Красноярск-Шаолинь-Транзит
Шрифт:
Вместе с этим погода начинает активно портиться – из-за горы выползает туча, ветер усиливается. Нас дождь не пугает, но если так пойдет и дальше, то съемку придется прекратить. Минуем одну террасу за другой, дыхание непроизвольно учащается, навстречу изредка попадаются группки туристов – спешат свалить с горы, пока не грянула гроза. Вовку с Андреем начинает штормить, но даже тошнота не умаляет их решимости завершить восхождение.
И вот мы у подножия Шаоши. Отсюда начинает свой путь каменная лестница длиной около километра – зигзагами и спиралями она восходит на вершину, на высоту около 300-400 метров. На обочине прямо из скалы растет какой-то местный саксаул, засохшая коряга, под которой на плоском камне местные смотрители написали красными крупными иероглифами «Государственная собственность – руками не трогать!» Андрюха и не стал трогать его руками, его просто вывернуло наизнанку на эту ботаническую окаменелость. Мы с Вовкой хихикаем, после чего Вовку тоже выворачивает, хорошо что он вовремя успел выключить камеру. Позеленевшие Вовка с Андрюхой дышат, как рыбы на песке, я деликатно снимаю окрестности в другом направлении. Отказались ли мы от дальнейшего путешествия? Конечно, нет.
Ветер крепчает, туча над нами похожа на жирного черного дракона, собирающегося свалиться с гребня горы в долину. Пробрызгивают мелкие капельки воды, пару раз вдалеке ухает гром. Ступеньки ползут под ноги медленно, все они неровные, щербатые, разной высоты. Камеры выключены и завернуты в полиэтилен. Я иду впереди, как меньше всех выпивший вчера газировки, сзади время от времени раздаются неудобоваримые звуки выходящей наружу дурной кармы. Кое-где лестница обрамлена железными перилами, за которые мы хватаемся и подтягиваем себя вверх, чтобы облегчить работу ногам.
Громовой удар раскалывает небо. Ветер дует рывками и в разные стороны, норовя скинуть нас со ступенек, дождь льет уже всерьез, и не только сверху, но и сбоку и даже иногда снизу. Туристов уже нигде не видать, лишь мы упорно лезем вверх.
Уже близко к вершине ветер начинает кидаться дождем и мелким мусором, срывает панамы с наших голов, молнии разрываются где-то под ухом. Принимаем решение укрыться за огромным валуном и переждать бурю. Внизу, в направлении долины – серая непроницаемая взвесь воды и ветра, изредка озаряемая вспышками молний. Настроение – великолепное, особенно у Андрюхи и Вовки, которые, кажется уже, простите, проблевались.
Все заканчивается также быстро, как и начиналось. Туча редеет, стихает ветер, дождь переходит в морось и постепенно увядает. Свежесть заполняет все вокруг, внизу тает пелена и можно иногда различить зеленые пятна – это крыши храма. Мокрые и бледные, мы выползаем из своего убежища, отряхая камеры и разминая затекшие ноги.
Последний рывок очень короток по сравнению с предыдущим путем – и вот мы на вершине. На тесной площадке установлена беседка в традиционном стиле, чуть ниже – четырехметровая статуя Бодхидхармы из белого камня, которую хорошо видно на фоне темных кустарников даже с противоположной горной гряды. Отсюда открывается вид на долину за перевалом, соседнюю с Шаолиньской. И пусть высота этих гор в общем-то невелика – где-то 1500 м над уровнем моря – тем не менее это сильное впечатление для любого путешественника! В блаженном созерцании, несколько минут просто сидим в беседке, отдыхая и питаясь пейзажем. В общей сложности восхождение заняло у нас около полутора часов, вместе с вынужденной передышкой у валуна. Значит, налегке – без съемок и остановок – можно забежать наверх минут за сорок. Гроза ушла на юг – за гору Лежащего Будды, что теснит Шаолиньскую долину с противоположной от нас стороны – и там громыхает своими гигантскими хлопушками, которых так много на празднике Весны…
Спускаясь вниз, естественно, заходим на смотровую площадку, в глубине которой и расположена пещера Бодхидхармы. Сейчас эта небольшая дырка в скале обрамлена каменной аркой, сделаны ступени, внутри стоит скамейка и алтарь с небольшой бронзовой фигурой Дамо – а ведь полторы тысячи лет назад сюда, возможно, не вела даже тропинка! С волнением входим внутрь. Пространство очень маленькое, по площади – со среднюю советскую кухню, только стены склоняются друг к другу, скругляя потолок. В пещере – с восьми до пяти – постоянно дежурит монах или монашка, принимая поклоны на алтаре и скупо отвечая на вопросы. На ночь дежурный запирает деревянные двери на висячий замок. Однако самой большой ценности в пещере уже нет – ее перенесли в один из залов Шаолиня. Речь идет о куске скалы, на котором, если верить легенде, запечатлелось изображение самого Бодхидхармы – так долго сидел он перед стеной и такова была сила его медитации. Действительно, камень стоит в Шаолине и на нем при пристальном расмотрении можно разглядеть образ бородатого благообразного индийца с закрытыми глазами. Однако сейчас никто уже не скажет, является ли этот камень историческим артефактом или искусно сделан горячими сторонниками буддизма немного позже. Да это и не важно – как и многое другое в истории и мифологии Поднебесной, сама идея легенды оправдывает ее существование.
Последний перед спуском взгляд на панораму Шаолиньской долины – хмарь рассеялась, крыши храма как на ладони – и с чувством какой-то особой душевной полноты мы делаем шаг вниз по лестнице. Далекие от религиозного фанатизма, мы все же понимаем, что нынешний день – особый в череде прочих, и не забудется никогда. В подтверждение этому, первый за сегодня лучик солнца пробивается из-за туч и освещает нам дорогу.
Каждый день в Шаолине идет за неделю дома. Нас знают уже почти все продавцы, хозяин нашего ресторанчика обслуживает нас в кредит, мы бесплатно заходим в храм – а часто и со служебного входа; все загорели и слегка исхудали – тренировки и походы по горам. Китайская речь приобретает все больше смысла, да и сами мы заметно подтянулись в произношении фраз «Это слишком дорого, давай подешевле» и «Мы русские, занимаемся кунфу». Постепенно растворяясь в китайской реальности, начинаем лучше понимать реальность российскую. Все вдруг осознают уровень напряженности и подавленности большей части нашего народа; однако с другой стороны, такая редкость в Китае встретить открытого и бескорыстно доброжелательного человека! Возможно, это лишь реакция на наш туристический имидж, но желание заработать на тебе вызывает порой непреодолимую аллергию.
В один из дней А.М. собирает всю группу для визита к своему учителю. Вечером, уже почти в сумерках, мы подходим к боковому служебному входу в монастырь – центральные ворота закрываются в шесть. Дежурные полицейские нас хорошо знают, поэтому спрашивают о цели посещения скорее для проформы. Входим внутрь, минуя часовую башню – самую высокую в Шаолине, в которой находится колокол, в древности отбивавший стражи – каждые два часа. Сейчас башня закрыта на реставрацию, и звонят в другой колокол – поменьше. Во дворах непривычно тихо, лишь где-то недалеко слышны сухие хлопки – кто-то из монашеской молодежи тренирует тхао-лу – комплексы упражнений кунфу. Приходит на ум, что тысячу лет назад вечерами здесь было оживленней – ведь тогда контингент монахов достигал нескольких тысяч человек! Перед глазами проплывают кадры из многочисленных гонконговских фильмов про Шаолинь – сотни учеников, с яростными криками отрабатывающими смертельные приемы; благообразные седобородые шифу – мастера, с достоинством прохаживающиеся под сенью платанов в длинных шафрановых рясах; потайные подземные коридоры, где претенденты на звание монаха бъются с коварными деревянными манекенами… Замечтавшись, едва не промахиваюсь мимо очередной каменной лестницы, круто уходящей из-под ног вне поля видимости… Да-да, мечты мечтами, а бдительность терять нельзя.
Темнеет очень быстро – к тому времени, как мы добираемся до старого покосившегося двухэтажного строения, небо становится почти черным. Темные кирпичи, протянута веревка для белья, где-то работает телевизор – ничем не вдохновляющее зрелище, однако мы ни разу не были в гостях у монаха и нам все интересно. Дверь занавешена соломенным жалюзи, изнутри пахнет чем-то съедобным. Первым заходит А.М., следом мы…
Ши Яншань – пожилой монах, ему уже за шестьдесят. Простая внешность крестьянина (он и был им ранее), широкие скулы, натруженные руки. Очень спокойный, но без важности; говорит по-хэнаньски так, что мы понимаем лишь одно слово из пяти. Убранство маленькой комнатушки подстать хозяину – пара табуреток, посуда, маленькая электроплитка, традиционный кхан – кровать из кирпичей, застеленная соломенной подстилкой, письменный стол и таз для умывания. На фоне общей утилитарности выделяется большой красивый алтарь из полированного дерева со всяческими буддийскими причиндалами – подарок ученика из Японии. Пока мы таращимся по сторонам, разглядывая несколько каллиграфических картин на стенах, Яншань суетится с термосами и чашками, намереваясь всех угостить чаем. Мы пытаемся ему помочь, насколько позволяет наше знание диалекта. А.М. понимает, естественно, больше нашего, он объясняет учителю, кто мы такие и зачем приехали в Шаолинь. Однако известие о том, что все мы тренируем кунфу, не производит на монаха никакого впечатления – во-первых, потому что сам он ушу не занимается, а во-вторых, потому что – и это вызывает уважение – ему глубоко по барабану вся эта громкая шумиха, связанная с шаолиньским кунфу, и он рад видеть нас в гостях просто так, за красивые глаза. Пъем чай, слушаем шепелявую хэнаньскую речь, размышляем о монашеской участи…
Почему люди уходят в монахи? Зачем строят монастыри? Не грустно ли им там живется? Ши Яншань – не из тех, кто прочтет умную лекцию по теории буддизма, он простой крестьянин и его сила в практике и живом примере, а не в пространных рассуждениях. Шаолинь известен по миру как центр боевых искусств, однако изначальное его предназначение – буддийский монастырь, место для медитации и выполнения буддийских практик. А монахи… Кто они такие? За небольшой срок пребывания в Шаолине нам довелось видеть разных. Молодежь – в основном пришедшая за громким именем бойца Шаолиня, полная сил и честолюбия – то, что называется «китайский дракон». Старики – тихие, незаметные, неохотно вступающие в беседу и явно уставшие от туристов. И молодые, и пожилые смотрят на иностранцев заметно свысока, не сомневаясь в их полной неспособности понять китайское кунфу (молодежь) или буддизм (старики). Ни наш тренер Фу, ни учитель Яншань к таковым не относились, но это скорее исключение. Немало среди монахов и таких, которых можно было бы назвать убогими – не в ругательном смысле, а скорее в прямом – «у бога» на попечении. Это люди, которые не смогли по разным причинам найти свое счастье в мирской жизни, не прижились в обществе, потеряли и уже не смогли обрести вновь семью – они выполняют в монастыре самые простые работы; здесь место, где от них не требуют профпригодность, где никто не упрекает их в нищете или низком интеллекте (хотя, конечно, кого попало в общину не берут – умалишенные или преступники остаются в ведении государства). А до самого последнего времени в Шаолине можно было зарабатывать деньги – некоторые монахи полулегально открывали свои платные школы кунфу, давали частные уроки, устраивали семинары за границей. Сейчас, в 2003-м, этот процесс понемногу пытаются упорядочить и подвести под государственный контроль…
А ведь изначально жизнь монаха заключалась совсем в другом. Монастырь задумывался как «чистое место», где человек мог бы отдохнуть от превратностей судьбы, навсегда или хотя бы на время отделиться от неразумной суеты общественных отношений, снять с себя бремя заботы о семье, о деньгах, о чести или мести, о ревности или ненависти… Выполняя лишь минимум работы по поддержанию собственной жизни и функционированию монастыря, он обретал энергию для развития своего духовного сознания, обретал понимание законов мира и собственной души, устраняя тем самым внутренние конфликты. Возможно, следует пояснить читателю, что между христианскими и буддийскими монахами существует определенное отличие. Так, буддийские монахи могли покинуть монастырь или вернуться в мирскую жизнь в любое время – в соответствие с собственным желанием; во многих чаньских монастырях, в том числе Шаолине, соблюдение заповедей отнюдь не ставилось на первое место – главным всегда считалось понимание смысла учения, и порой это приводило к весьма нестандартным ситуациям, которые другими школами или конфессиями истолковывались как ересь; и наконец, по-моему мнению, принятие христианского монашества всегда проходило под знаком некоего наказания за грехи, наложения епитимий, раскаяния и обуздания плоти – да простят меня верующие христиане, если это слишком однобокое впечатление – в то время как буддийское монашество изначально было ориентировано на просветление сознания, на воспитание любящей доброты и мудрости, а понятие греха, как таковое, не акцентировалось. Конечно, подробную лекцию по сравнительной теософии я легкомысленно опускаю.