Красноярск-Шаолинь-Транзит
Шрифт:
К чему придраться? Главная беда всех китайских гостиниц – сантехника сомнительной производительности. В основном это выражается в крайней неохоте канализации чего-либо смывать или засасывать; но – разве это имеет значение после двух недель в Шаолине, когда здесь в любое время дня и ночи можно принять горячий душ без многоножек?!
Ощущая себя немного Робинзонами, вернувшимися с дикого острова, с наслаждением припадаем к благам цивилизации. Пропитанная вокзалами и автобусами одежда сбрасывается, из сумок извлекается чистый НЗ, припасенный специально для Пекина, принимается душ с настоящей без обмана горячей водой, с бритьем – наконец-то! – и увлекательным исследованием одноразовых зубных щеток, мыла, шампуня и зубной пасты (естественно, все как истинные поклонники Задорнова, сэкономили на мыле и шампуне, увезя их с собой в Россию). Да здравствует три звезды, тра-ля-ля, тра-ля-ля!
Распаренное мытое тело доходит до кровати и рушится в объятия чистой простыни и плоской маленькой подушки (очень полезно для шеи), почти мгновенно отрубаясь в приятном прохладном забытии…
«…и лидеры Коммунистической партии горячо поблагодарили рабочих за проявленное трудовое…» – слова сквозь сон кажутся очень знакомыми, и лишь позже понимаешь, что говорят по китайски. Это просто Роберт экспериментирует с пультом от телевизора, а беглый взгляд на часы показывает, что прошло всего лишь полчаса. Стук в дверь и энергичные призывы означают лишь одно: пора обедать.
В 97-м году вокруг нашей гостиницы располагалось множество мелких ресторанчиков, лавок с закусками и шашлыками, фруктовый базар и несметное количество магазинчиков с сувенирами. Дело в том, что район «Ворот Основания Государства» граничит с так называемым рынком Яболу – мелкооптовым рынком для русских и прочих челноков, закупающих здесь тряпки и всякие изделия легкой промышленности, чтобы потом втридорога продать в Иркутске, Чите, Красноярске и даже Новосибирске. На этом знаменитом рынке большинство китайских торговцев понимают по-русски (в пределах счета и фраз типа «Сам козел» или «Очень дешево, мадама»), неплохо знакомы с менталитетом русских перекупщиков и потому крайне неприятны в общении. Здесь же неподалеку расположен посольский квартал – представительства США, России, Чехии и других стран. Словом, иностранцев немало. Видимо, учитывая это обстоятельство, рядом построили магазин «Дружба» – принципиально дорогой супермаркет, ориентированный на антиквариат, сувениры и европейские продукты (но, как ни странно, баночная кока-кола там оказалась дешевле, чем на улице). Через квартал от «Дружбы» можно натолкнуться на небольшой ресторан, на фасаде которого мы с удивлением смогли прочесть не совсем привычных для кириллицы пропорций слово «МОСКВА» (заходить туда не рискнули – вдруг накормят тушеной капустой с сосисками!). И наконец, всех добил агитплакат на палке, установленный прямо на газоне, текст на котором я позволю себе восстановить примерно по памяти (с сохранением орфографии): «Не миняй деньги в месте незнаком. Купиш фальшивая – астанешь дураком!» Сей поэтический перл, достойный пера Маяковского, предназначался, видимо, для русских бизнесменов, предпочитавших менять валюту в лавочке за углом, ловко замаскированной под чайный магазин, а не идти по-честному в банк, где курс чуть хуже. Тем не менее, лавочка ченчжа продолжала процветать, и мы не преминули воспользоваться ее услугами (и не пожалели об этом).
В поисках приличной забегаловки не приходится далеко идти – в двадцати метрах от отеля обнаруживаем по запаху маленький, но довольно чистый ресторанчик. Короткое знакомство с меню убеждает нас, что цены вполне разумные по меркам Пекина, а выбор богатый. Решаем плотно пообедать, так как потом весь день предстоит носиться по жаре в погоне за культурными ценностями и подкрепляться только кока-колой (автоматы с холодной колой и пепси – повсюду). Как всегда, после суток возни по вокзалам китайская еда кажется невообразимо вкусной, особенно свинина в сладко-кислом красном соусе с ананасами и острый картофель соломкой с красным стручковым перцем… В большой веселой компании мала-ниу-жоу исчезает незаметно, а тушеные баклажаны под мясо оставляют лишь приятные воспоминания. Едим не торопясь – за две недели привычка уплетать все деликатесы за первые пятнадцать минут искоренилась, и сейчас мы, как настоящие коренные ханьцы, медленно запускаем палочки в блюдо, вылавливая оттуда полоску чего-нибудь растительного, и также не спеша подносим ее ко рту, внимательно следя, чтобы не зажевать заодно дольку красного перца – иначе пожар носоглотки неминуем, и пар будет свистеть изо всех ушей. По рассказам, некоторые особо крутые китайские бизнесмены проводят в ресторанах весь рабочий день, заключая там сделки и проводя совещания. Конечно, вряд ли они непрерывно едят – скорее, перемежают легкие закуски зеленым чаем и разговорами; в принципе, учитывая искусство китайских поваров, вполне реально вести такой образ жизни и не толстеть.
Последний ломтик кисло-сладкой капусты доеден, последний одинокий орешек жареного арахиса доклеван, вся газировка выпита, палочки облизаны, запасено несколько бесплатных зубочисток. Пора идти!
Глава 12
«Любой, кто входил в Запретный Город, становился либо женой императора, либо евнухом…»
Если в первое посещение Пекина мы лишь дошли до площади Тяньаньмэнь (Ворота Небесного Спокойствия), то в этот раз решено посетить Гугун – императорский дворец, иначе именовавшийся Запретным Городом: вход в него простым людям запрещался под угрозой смертной казни. Император почитался в древнем Китае, как ни в одной стране мира; он считался Сыном Неба, человеком, получившим Небесный Мандат – разрешение высших сил на управление Поднебесной (пару тысяч лет назад под словом Поднебесная китайцы понимали практически весь населенный людьми мир – ведь кроме них, в то время по соседству не существовало крупных цивилизаций – Греция и Египет были слишком далеки, а Индия отделена Гималаями и диким Тибетом). Поэтому власть императора была безгранична, его привилегии ставили его в неземное положение: у него должны были быть одежда, еда, жилье, утварь, жены и слуги поистине божественного качества и количества. Это сейчас мы привыкли к стоэтажным каменным башням в городах и демократическим порядкам; а раньше более шестисот залов с оранжевыми крышами, киноварными высоченными колоннами, позолотой убранства, армией евнухов, жен и охраны – все это повергало простого человека в трепет, заставляло почувствовать себя мелким и незначительным.
Проходим сквозь центральную арку Гугуна вместе с тысячами других туристов, попадая в огромный двор примерно двести на двести метров площадью – это лишь промежуток между следующим рядом залов, вход в каждый из которых стоит от двадцати до сорока юаней. Учитывая, что залов несколько сотен, сумма осмотра всего дворца получается нешуточная. Но главное даже не цена – осмотреть Гугун даже за неделю невозможно без приобретения культурной головной мигрени, это понимают все, кто побывал в Эрмитаже или чем-то подобном. Поэтому мы благоразумно ограничиваемся проходом сквозь внешние дворы, любуясь на замечательные фигурные карнизы крыш, раскрашенные яркими узорами, и высоченные красные стены, отдаленно напоминающие кремлевские.
Во дворах полно туристов, иностранцев тоже немало – едва ли не каждый четвертый (в этом большой плюс Пекина – местные жители не таращатся на тебя, как шахтеры-стахановцы на новый «Запорожец»). Как всегда, масса лавочек с сувенирами, колой, мороженым и закусками – но цены заведомо грабительские, рассчитанные явно на наивных американцев и прочих буржуинов. Мы, дети перестройки, конечно удавимся, но не купим банку лимонада за пять юаней, когда через квартал отсюда она стоит два с половиной.
За пару юаней можно сфотографироваться в одежде императора (женщинам, соответственно – императрицы), или покататься в паланкине – носилках с балдахином на ручной тяге. После двух неделей в Шаолине смотрим на это безхитростное развлечение немного усталыми абстрактными глазами, искренне удивляясь, откуда у народа берется энтузиазм в тридцатиградусную жару облачаться в душный шелковый халат и меховую шапку. Идем дальше.
По периметру дворец окружен водяным рвом, который местами более похож на небольшое озеро. С восточной стороны вода ярко-зеленая, и местные рыбаки в ней чего-то ловят – наверное, императорских золотых карасиков… Пытаясь пройти вдоль восточного крыла дворцовой стены, попадаем в узкий проулок а-ля старые комедии с Джеки Чаном: слева стена, справа в полутора метрах – ряд захудалейших одноэтажных хибар, сколоченных из конструктора «Фанера, доски и историческая раритетность». Кто живет в этих стайках и почему их упорно не сносят – это в центре центрей Пекина! – осталось для нас загадкой; выдвинули версию, что потому и не сносят, что больше такого сочетания и не увидишь; а еще – оставили для кино.
Стена высокая, метров двенадцать, но опытный скалолаз сейчас смог бы забраться на нее без снаряжения – много выбоин, кирпичи или камни местами разрушились. Впрочем, времена вооруженных штурмов императорского дворца давно миновали, а скорее всего, и ранее цареборцы предпочитали действовать интригами или ядом, чем брать мощные стены с ходу.
С южной стороны дворца расположен Императорский парк Цзиншань, на северо-западе ограниченный продолжением крепостного рва – парковым озером Бэйхай (Северное Море). В парке Цзиншань находится высочайшая точка старого Пекина – искусственно насыпанная гора, основанием которой якобы служит пласт угля – запас топлива на случай осады столицы. Туда мы и направляемся.
Через шесть лет воспоминания от посещения десятков китайских парков, двориков и аллей сливаются воедино, делая проблематичным связное описание деталей. Могу сказать лишь одно – традиция фэн-шуй искусного размещения элементов архитектуры, растительности, дорожек, прудов и естественных неровностей делает китайский парк приятным местом для отдыха и прогулок, если только еще пять тысяч туристов не слоняются там одновременно с вами. Увы, это большая редкость, и парк Цзиншань – не исключение.
Поднимаясь на холм, запасаемся бутылками с замороженной водой – в такую жару это единственно радикальное средство от перегрева. Со временем лед в бутылке раскалывается на отдельные куски, которые постепенно плавятся в собственном поту, и мы периодически встряхиваем их, производя приятный уху прохладный шум. В распаренном мозгу тупо шевелится упадническое: как люди вообще выживают в Африке? Как бы в ответ на это мимо проходит группа негров (ах, извините – афроамериканцев!), и мы на мгновение чувствуем себя равно экзотичными с ними на фоне местного населения.