Красные финны
Шрифт:
Ехал очень быстро. Гнал коня, как никогда себе не позволял. Не щадил и себя. Часто бежал рядом с конем, и все подъемы и спуски пешком. К утру проехал половину пути, километров семьдесят. Конь хотя немного и устал, но бежал еще охотно. Знал я его и верил. Одну остановку, думал, сделаю у Сахарной головки — так одно место там называлось, — накормлю коня и там уж безостановочно до места.
И тут Горох захромал на переднюю. Слегка вначале, а потом все больше и больше. Осмотрел ногу и сразу ничего не заметил. Подкова на месте,
— Ничего, друг Горох, не робей! Не оставлю я тебя в тайге, понял? Мы еще повоюем, Горох, рубанем…
Только поздно вечером, около полуночи, я встал перед моим начальником Он был встревожен и озадачен:
— Почему ты здесь? Что случилось? Отряд на проводе с Хабаровском. Ждут твоих сообщений… уточнено уже — начало в ночь на 1 Мая! Это ж сегодня…
— Саша, — только в семейном кругу я так называл моего начальника и друга, — ни хрена там не будет. Поверь мне, Саша! Не такой же я идиот, чтобы за месяц не разобраться. Одурачили нас, приманку тогда подбросили и на крючок наши попали. На Уров мне надо, Саша…
— Отряд Уров взял на себя…
— Врут они! Ничего там отряд не делал. Был я там…
— Ты оттуда сейчас? Не из Берни разве?
— Говорю… я там бывал. Туда верных людей посылал… Там все может быть. Дай мне поспать часа два и коня своего дай. Гороха я обезножил. И пограничников звена три мне дай. На верховья Урова поеду. Может, еще успею. Оттуда я один в Берню переберусь. Тропа там есть, я ее знаю…
Понял меня мой начальник и — поверил. Пожалел даже, наверное. Уж очень я был уставший и издерган.
— Ладно, иди спи! Сделаем, как говоришь. Моего коня бери, и пограничников дам. Будем считать, что ты из Берни никуда не выезжал. В тайгу разве только… На худой конец выдумаем легенду, выкрутимся…
— Не будет там ничего…
— Ладно, иди спи. Самойленко группу подготовит и тебе позвонит.
Хотел просить, чтобы Чесноков мне еще и Сашу Самойленко дал, но не решился. Знал я, не даст он его, и я бы не дал. Нужен он тут, в особенности в такое тревожное время. Красноармейцем поступил к нам этот рыжеватый ачинский сибиряк с мальчишескими веснушками.
Настойчивостью и трудом за пару лет Самойленко вырос в деятельного и умелого оперативника-следственника с большой пробивной силой. Его любили все. Товарищи и старшие по службе верили в него, и на этом — основа любви к нему и дружбы. Товарища и брата в нем нашли наши женщины и он был для всех и братом, и другом. Конечно, женщины его и эксплуатировали. Узнав, например, что Самойленко в районный центр собирается, довольно отдаленный, женщины тут как тут:
— Саша, милый, соски привези моему малышу, которые для молока, и таких…
— Знаю!
— Мне резинки, Саша. Дамские проси. Знают они…
— Сам знаю. Второй год вожу…
В ту ночь, на первое мая 1931 года, я уснул спокойно. И не только из-за усталости. Знал я: раз подготовку людей и коней поручили Самойленко, значит, все будет и правильно и вовремя…
Еще раз мы с ним встретились на западной границе. Я к себе его приглашал и обещал мигом оформить перевод, службу подходящую и продвижение. Не согласился Самойленко:
— Не настаивайте, прошу вас. Я ваш ученик и мыслю вашими категориями. Сейчас хочу свои силы попробовать в иной среде. Может, после когда-либо…
В сорок первом встречались довольно часто. Самойленко учился в Москве, и по воскресеньям приезжал ко мне в Кусково. Он забавно рассказывал, как его приняли в это учебное заведение, доступное далеко не всем желающим.
— Вы же знаете, в образовании у меня довольно большой недобор и на том нужном языке я и плакать не умею. Понимал — отчислят и по утрам искал в списке отчисленных свою фамилию…
— Ну, и как же?
— Не догадываетесь? Посмотрите на меня хорошенько! Ничего не замечаете?
— Ничего, будто…
— Вот в том-то и дело! И все так! Только сопливые девчонки еще в школе эту мою благодать заметили, рыжим называли, а мои брови поросячьими. В них-то и вся сила оказалась. Дошло?
— Признаться, не очень.
— Это ж так просто. Когда меня пригласили в приемную комиссию, ее председатель поднялся со стула, обошел вокруг меня, осмотрел со всех сторон и пришел в неописуемый восторг:
— Принять! Без всяких оговорок принять…
— У него, видите ли, образование…
— Наплевать! Мы же школа, научим! Вы только посмотрите на цвет его волос и бровей! Во всей Германии нет ни одного мужчины, так похожего на истинного немца, как этот старший лейтенант. А уши, обратите внимание, оттопырены как раз в норму…
Так меня приняли в школу, — и ничего. Не отстаю в учебе.
После войны я долго разыскивал Сашу Самойленко. Написал немало заявлений и писем, но мне не ответили. Нашли, что раз я никем не прихожусь разыскиваемому, как и он мне, значит, я просто любопытствующий, которых всегда хватает.
Чеснокову, — он уже давно был генералом, — ответили: погиб Самойленко осенью сорок первого в районе Старой Руссы.
Могли бы встретиться там, но не довелось.
Я только уснул, кажется, как продолжительный и резкий телефонный звонок поднял с постели.
— Что? Утро уже? Коня подали? Ты, Саша?
— Тревога, товарищ начальник. По заставам команда «К бою».
«К бою»? Не «в ружье» даже? Значит, что-то опасное очень и серьезное. Прибегаю. Мне близко. Через дорогу только и маленький манеж. Чесноков меня опередил или, скорее всего, он тут ночь и провел за столом, у телефона.