Красные и белые. На краю океана
Шрифт:
26
— Мне снились птицы, летящие в утреннем воздухе, и я летел вместе с ними, и мне было хорошо, очень легко было мве,н Антон. Проснулся —подумал: птица — реальность жизни, ставшая нашей мечтой, но жизнь скверная баба. Одной рукой’зовет другой по физиономии бьет...
Не баско с рифмами-то,— погладил черные усики Антон Сорокин.
— Теперь мне уже~не до рифм. Катимся в пропасть, какие, к черту, стихи.
— А видишь крылатые сны на краю пропасти. Что твоя любовь Анна Тимирева?
— Адмирал отправляет ее в Иркутск.
—
— Даже зайцем, даже на крыше вагона.
— Зря убегаешь, Маслов. Поэтам нечего бояться красных. Они — революционеры, значит,' поэты.— Сорокин достал из буфета графинчик с водкой, настоянной ца лимонных корках, тарелку с солеными маслятами.
Маслов энергичным жестом руки прервал Сорокина.
— Мне легче пулю в лоб, чем видеть, как русские вымрут от войны, голода, и произвола,- и тифа. А, черт, опять на скорбную тему перескочили! Для чего ты Александровскую улицу в Антона Сорокина переименовал? Неужели для нового скандала Колчаку?
— Это двенадцатый скандал его превосходительству. Вызывали в охранку — ответил: «Александр Второй никогда не был в Омске, а я живу на этой улице двадцать пять лет. Ия—• единственный поэт в городе».
— Не считая меня, Антон.
— Ты навозник. Приехал — уехал. Омск и Сорокин неразлучны, я горжусь Омском, придет время — Омск станет гордиться мною.
— Когда у тебя, Антон, рукописи, украли? Раньше ты про кражу не говорил.
— Какие рукописи? —
— Я же читал твое объявление в газете: «У лауреата премии братьев Батырбековых Антона Сорокина похищено три пуда рукописей. Просьба вернуть за приличное вознаграждение».
– А хорошо звучит — лауреат премии братьев Батырбековых? Не знаешь, что за меценаты? На омском базаре брынзой торгуют, о литературе имеют такое же представление, как мы о марсианах,— Сорокин с удовольствием потер худые, бескровные пальцы.
Маслов прошелся по комнате, заставленной у стен письменными столами. На них валялись книги, рукописи, иллюстрированные журналы. С журнальной обложки на него смотрело жизнерадостное лицо президента США. Рядом лежал такой же журнал, но портрет президента был заклеен фотографией Сорокина; под ней стояла подпись: «Диктатор сибирских писателей».
— Это ты для чего делаешь?
Хочу раскидать журналы по улицам для собственной популярности. Напишу в американскую миссию: «Американцы! Восхищайтесь, как Антон Сорокин сумел разрекламировать себя за ваш счет...»
Маслов кисло усмехнулся.
— Ты неисправим, Антон. Сбудется мое предсказание, ухлопает тебя пьяный прапорщик.
— Вши чаще всего убивают гениев. Я не мог бы жить, закрывая глаза на ваш белогвардейский бред. Ведь это вы, только вы довели своей антинародной войной до чудовищного озлобления сибиряков. Меня тошнит при мысли о диктатуре Колчака в Сибири. Вот почему даже скандалы я использую против вашей антинародной идеи.
— Дух творчества не терпит политики, Нельзя превращать
— Думаешь, ты сам вне политики? Как бы не так! Ты убегаешь в своей новой поэме в пушкинские дни, но страдаешь-то, но мечтаешь-то в наше кровавое время.
— Мне опротивела даже моя поэма! Не хочу ни правды, ни истины, хватит с меня поэзии, настоянной на грязи и крови. Не желаю быть ни трибуном, ни менестрелем, ни благородным, ни подлым украшением отечественной поэзии. Я засорил свою душу лукавыми пустяками и уже не ощущаю себя мыслящим. Нам позарез необходимы мыслящая тишина и светлый покой души.
— Все ты врешь! Все врешь! Одно желание новое для меня, вздох глубокий один — и уже грезятся иные горизонты. Наш брат сегодня переживает мучительную ломку своих представлений о России, о власти, правде, о смысле самого человеческого существования. Революция все перевернула; тот, кто этого не понимает, погиб! И не только ты, я или третий'кто-то, погибнут целые общественные слои —дворяне, буржуазия. Оставайся, право, в Омске и спокойно жди большевиков...
— Они покарают меня за принципы.
— Вздор!
На улице послышались крики, топот бегущей толпы, грохнул револьверный выстрел.
— Опять кого-то пристрелили, слозно собаку.— Маслов прислушался: — Кто-то скребется за дверью.
Он быстро снял крючок и распахнул дверь — у стены стояла женщина.
— Что вы тут делаете? Кто вы такая? — спросил Маслов,
— За мной гонятся охранники. Они меня ранили. Можете
выдать меня им, я в вашей власти,— с трудом скрывая страх свой, произнесла Настенька.
— Среди поэтов не бывает предателей,— многозначительно сказал Сорокин,— Не правда ли, Маслов?
— Да, мадам,— подтвердил тот.— Я, Антон, пожалуй, пойду собираться в дорогу. На всякий случай, прощай, Дон Кихот сибирской литературы.
— Не поминай лихом, прощай! Да хранит тебя Аполлон!
Красные в Исиль-Куле!
Подобно грому эта весть прокатилась над Омском. Адмирал обратился к жителям города с последним воззванием:
«Пора понять, что никакие пространства Сибири не спасут вас от разорения и смерти...
Настал час, когда вы должны сами взяться за оружие и идти в ряды армии. Никто, никто, кроме вас самих, не будет вас защищать или спасать...» ;
Но те, на кого надеядся адмирал, не хотели умирать даже за свое имущество. Бесчисленные стада промышленников, баш киров, спекулянтов, попов, сановников, членов всяких партий и лиг, партикулярных щеголей, князей, переодетых в мещанское платье, столбовых дворян, прасолов, прожигателей жизни, министерских чиновников кинулись на восток.
Проездные билеты продавались по баснословным ценам, вагоны брались с бою. На улицах, в поездах начались грабежи, бандиты убивали открыто, мародеры раздевали свои жертвы на глазах у милиционеров.