Красные камни
Шрифт:
– И что? Вполне может быть секрет, для особых постояльцев. Ты не смотри, а ищи!
– Да нет тут никаких бумаг! Ох, Степ, я даже не знала, что под платьем такое носят. Как думаешь, на мне смотрелось бы? Даже не шелк, а нейлон! Я себе возьму, она и не заметит, вон у нее сколько.
– Я Марату доложу о твоем моральном разложении. А он - Сергею Степановичу.
– Степа, ты дурак.
– Ты у меня поговори еще!
– Ой!
Дверь щелкнула, как затвор. И как в кино про шпионов - влетела в номер целая толпа, Степа с Любой даже рассмотреть не успели, сколько, как оказались на полу, лицом в ковер, руки за спину. Сразу карманы обшарили, все извлекли, Любу тоже ощупали всю, не облапывали, а именно проверили, не спрятано ли что под платьем. Затем больно вздернули за руку и приставили лицом к стене, внаклон, ноги широко, руки упереть, не шевелиться!
– Так, что тут - оружие, пистолет "тула-коровин", с полной обоймой. Удостоверение внештатного сотрудника МГБ, поддельное, уже статья. Билеты комсомольские, студенческие, рабочий пропуск. Граждане Карасев Степан, тридцать третьего года, и Потоцкая Любовь, тридцать пятого. Леший, свяжись с милицией, пусть пробьют информацию - есть ли такие среди уголовных со стажем.
– Мы не воры!
– выкрикнул Степа - а комсомольцы. Посмотреть захотелось, как советская буржуазия живет! Ай! Не бейте!
– Да это еще не битие - был ответ - вот в лагере хлебнешь. Ничего, лет через десять вернешься другим человеком. Из комсомола, ясно, вон, о Партии и думать забудь, о высшем образовании тоже - назначат тебе место жительство где-нибудь в Тюменской области или в степях Казахстана, без права выезда дальше райцентра, будешь так всю оставшуюся жизнь. Юр, я правильно УК вспоминаю, это им положено?
– Не положено!
– крикнула Люба - по закону, это статья... Тут даже "со взломом" нету, а значит, не больше трех лет. И без высылки и поражения в правах, на первый случай.
Она слегка повернула голову, скосила взгляд. В номере кроме них было шестеро. Сама Лючия, ее муж-герой, еще двое в штатском, но с военной выправкой, и что странно, две женщины, выряженные как фифы. И еще кого-то послали в милицию позвонить.
– Гражданка Потоцкая, студентка юрфака - сказала одна из женщин - но кое-чего не понимает. Валь, ты ей как практик, разъясни. Только не пугай девочку, а то она вообразила себя подпольщицей в лапах гестапо.
– С радостью, Анна Петровна - ответил тот, кого назвали Валентином - значит так, граждане воры, влезли вы не к кому-то, а к самой Лючии Смоленцевой, которая в данный момент в кино снимается по государственному заказу - то есть она тут вроде как при исполнении, а не частное лицо, что уже есть обстоятельство отягощающее. Во-вторых, напомните мне, гражданка Потоцкая, как в УК определяется "бандитизм" - большая сплоченность, когда на дело вместе идут, наличие оружия хотя бы у одного, и осведомленность о том прочих. Товарищ Сталин как раз сказал недавно, что при коммунизме преступности быть не должно, а организованной, особенно - и оттого, суды сейчас весьма склонны лепить бандитизм в любом случае, когда злодеев больше одного и у кого-то даже паршивый ножичек в кармане обнаружен, ну а по этой статье положена минимум десятка со всем прилагаемым. А у вас ствол - из чего следует, в-третьих, самое для вас паршивое, вы можете доказать, что замышляли всего лишь кражу, а не покушение на убийство? При том, что согласно советскому закону, покушение наказывается равнозначно как совершенное преступление, "если в незавершенности деяния нет заслуги обвиняемого".
– Степ, ты не бойся - сказала Люба - ничего они с нами не сделают. По закону, презумпция невиновности...
– Двойка - ответил Валентин - в реальной практике сейчас, презумпция, это лишь касаемо самого факта совершения преступления. А когда сей факт доказан, вас с поличным поймали, то уже вам надо доказывать, что вы не замышляли наиболее тяжкого из возможных намерений. Иначе бы любой бандит, кто на темной улице, "жизнь или кошелек", мог бы сказать, "а я убивать вовсе не собирался - и потому, не разбой, а грабеж, более легкая статья". Товарищ Смоленцева имеет приговор от ОУН-УПА, и дело наверняка на контроле будет, мне даже страшно представить, с какого верха - так что прокурор вполне может квалифицировать не только покушение и бандитизм, но еще и "по политическим мотивам", а это уже "четвертной".
Степа вдруг срывается с места, оттолкнувшись от стены руками, и бросается к окну. Мимо Лючии - разве сможет хрупкая и невысокая женщина остановить рослого парня? Но мягкий "протягивающий" блок левой, и одновременно, удар правой в лоб, основанием ладони - голова Степы откидывается назад, не успевает за ногами, и смачный звук падения на спину, разве что ковер чуть смягчил. Тот, кого назвали Валентином, тут же оказался рядом, больно вздернул Степу за руку вверх - ай, локоть вывихнешь! И резко, без замаха врезал поддых, так что Степа согнулся вдвое. И еще спрашивает, участливо лыбясь:
– Больно? Потерпи, пройдет, вдохни глубоко, еще раз. А представь, как лежала бы твоя тушка на асфальте, после полета с четвертого этажа. Вся изрезанная стеклом, пока бы ты двойную раму вынес.
– Хочу умереть комсомольцем! А-а-а! Руку сломаешь!
– Комсомольцы ворами не бывают. А ты, сука, еще и меня оскорбил, обозвав буржуазией. Что ты, тридцать третьего года рождения, сделал для страны и народа, чтобы мне, на фронте две Звезды Героя получившему, такое говорить? И напомни, у Маркса сказано, буржуй тот, и только тот, кто частную собственность имеет - не просто имущество, а капитал, который крутится в обороте и прибыль дает. И какой капитал у меня, или вот у товарища Смоленцевой - а коль завидно тебе, так сделай для СССР то же что и мы, и уж поверь, Родина тебя не забудет! Ну а раз ты сам выбрал другое - то не обижайся, что лучшие годы проведешь за решеткой. В компании с самой гнусной мразью - ты ведь знаешь, что тем, для кого Родина не пустое, дозволено было свою вину на фронте искупить, так что сейчас за колючкой кайлом машут лишь самые гниды, кто думал, а может при фашистах будет не хуже, ну еще предатели - бывшие власовцы, полицаи, бандеровцы. Теперь они для тебя будут "свои".
– Мы не воры!
– крикнул Степа, снова приставленный к стене - мы комсомольцы, сознательные. "Молодая ленинская гвардия", за истинный коммунизм!
– Не смей, молчи!
– крикнула Люба - мы же клятву давали, своих не выдавать!
– Клятву давали?
– сказала та, которую назвали Анной Петровной - так своих выдавать, врагу нельзя. Значит, мы для вас враги? И еще "молодой гвардией" назвались, это в честь героев Краснодона, о которых Фадеев написал?
Степа кивнул. Анна взглянула на одного из парней, приказала - представься.
– Сергей Тюленев - ответил тот - да, тот самый. После освобождения Краснодона в декабре сорок второго, пошел добровольцем в морскую пехоту - Днепр, Висла, Одер, затем Зееловские высоты, Гамбург и Киль, до Копенгагена мы не дошли, немцы капитулировали раньше. И еще Курильский десант сорок пятого - в совокупности за все, Герой и три "Славы". Мы были той, настоящей "молодой гвардией" - а вы кто? Теперь еще и нас врагами считаете, вы за ленинские идеалы - а мы тогда были за что?
– Мы против коммунистической бюрократии!
– выпалила Люба - за то, чтобы было как при Ильиче. Чтобы всех выбирали, и никаких привилегий.
– Молоды вы, чтоб то время помнить - усмехнулась Анна - вот у меня отец как раз с девятнадцатого был в РКП. И я, с двадцать второго, помню чуть больше вашего. Валь, я думаю, с этими молодыми людьми можно в нормальной обстановке разговаривать. То есть разрешить им опустить руки и отойти от стенки.
Сесть Степану и Любе не предложили. Они стояли, как революционеры на суде - в том фильме, где Желябова и Перовскую в конце вешать везут.
– И что нам с вами делать?
– спросила Анна Петровна - или сейчас вызываем милицию, и будет все, как наш товарищ сказал, и суд, и срок от десятки до двадцати пяти, и последующее поражение в правах. Или вы нам все рассказываете, а мы решим. Валь, ну жалко ребят, может быть они просто по глупости влезли в это дело?