Красные маршалы. Буденный
Шрифт:
В кремлевский въезд под Спасскую башню, где часы поют «Интернационал», а на башне забыт еще золоченый царский орел, к Троцкому уж въезжали автомобили военных; прибыли Каменев, Лебедев, Ворошилов, Тухачевский, царские генералы и офицеры.
Зиновьев просит в Петроград самые надежные части, чтоб подавить волненья в корне. В Петрограде бушуют рабочие, агитируют матросы, кронштадтские «краса и гордость», те, у которых «ус залихватский закручен в форсе», кто разогнал «Учредилку». Но Троцкий уже выслал из Москвы по прямой, как стрела, николаевской железной дороге эшелоны верных войск и отправил матросам в Кронштадт террористическую телеграмму-приказ:
Блистательный гвардии поручик, красный маршал Тухачевский уж разрабатывает в своей московской квартире «на всякий случай план взятия кронштадской крепости» и подавления мятежного острова, если матросские волны не спадут.
В Кронштадт на уговоры матросов отправил Ленин не Гришку, которого там разорвут, а безобидного, чуть опереточного всероссийского старосту М. И. Калинина в сопровождении комиссара Балтфлота Кузмина: выяснить, чего ж хотят эти «иванморы», «клешники» и «жоржики», у кого в октябре хотел приютиться Ленин против своих же товарищей.
Шумит, ревет островной город-крепость Кронштадт, необычаен. Тут семьдесят тысяч матросов бушует, да таких, каких не подмочишь лимонадом речей; это — старое гнездо, сердце революции, тут дело подавай, сами побывали в деревнях, в карательных отрядах, тут не обманешь, знают, как мужиков расстреливают, сами расстреливали.
С Финского залива несет ледяной ветер. Небо над Кронштадтом голубо, март. Заполнен город толпой, вышедшей посмотреть на голубое небо, на весенний день, потолкаться на матросских митингах.
Всюду кучи синих форм, фуражки с лентами, клеши, маузеры на боку, разговоры одни и те же, о волненьях в Петрограде, о бегстве из Кронштадта ответственных коммунистов, бушуют матросы, кроют Троцкого матерно, обещают спустить под лед Гришку, знают, что сегодня приедет разговаривать с братишками Калинин. Смеются. Ждут на Якорной площади, где у статуи адмирала Макарова промитинговали всю революцию.
В полдень на Якорной не протолкнуться. С линейных кораблей и из мастерских матросы и рабочие заполнили площадь, ждут, гудят. На окраине грянул оркестр, замахали в воздухе красные знамена. Это по льду из Ораниенбаума приехал невзрачный мужчинка в очках, с хитрецой, намуштрованный Лениным и Троцким, всероссийский староста М. И. Калинин. Его сопровождает комиссар Кузмин. Якорная гудит: «Пусть Калиныч поговорит! Пусть расскажет, за что Троцкий наших отцов и братьев по деревням расстреливает!»
На автомобиле въехал на Якорную площадь в сопровождении Кузмина Калинин. Как только въехал, толпы замолчали: глухо встретили всероссийского старосту. На памятник адмиралу Макарову залез ненавистный матросам председатель кронштадтского совета коммунист Васильев, стал кричать в воздух, что товарищ Калинин охрип, не может говорить на площади, пусть идут матросы в манеж. Но заревела матросня:
«Знаем, почему охрип! Не хочет говорить перед всеми! Мы — не Троцкий, не расстреляем! Пусть на Якорной говорит! Не пойдем в манеж!»
Не сговориться с матросами всероссийскому старосте, хитренькому мужику, бывшему рабочему Калинину, приятно устроившемуся в Кремле; пришлось говорить на площади; безобидный человек М. И. Калинин.
Первым поднялся на самодельную трибуну из досок в красном кумаче, возле памятника адмиралу Макарову, комиссар Кузмин. Вокруг трибуны встали матросские представители — Петриченко, Ососов, Тукин, Архипов. Заговорил Кузмин неласково, так, как настрочил в Кремле Троцкий, ни в чем не уступать матросам, сломить матросскую вольницу. Кричал на ветру в уши тысячам взбунтовавшихся матросов все о том же, что только коммунистическая партия водительница революции, зря матросы бузят, ни к чему это в такой момент, когда Запад готов признать Советскую власть! Надо перетерпеть тяжелое время, что ж делать, когда нечего жрать, постойте, через год все будет… Заревела площадь.
— Долой его! А зачем заградиловка, голод, почему рабочему холодно! Тебе тепло, сволочь! Тащи его с трибуны, товарищи! Комиссарам тепло в дворцах!
Кузмин хотел дальше кричать, но матросы заглушили, накатилась толпа на трибуну, и чтоб как-нибудь смягчить толпу, отстранив Кузмина, поднялся всероссийский староста Калинин.
— Товарищи матросы! Зря бунтуете… зря…
Но как ветер, как ураган понеслось, — «Брось, Калиныч, трепаться! Тебе тепло в Кремле! Ты сколько должностей занимаешь, поди везде получаешь!» захохотали, зашумели в толпе. И напрасно в ветер кричал всероссийский староста так, как учил Троцкий. «Если Кронштадт скажет «А», то мы ему скажем «Б»… уж не слушали на площади матросские толпы. И снова вымахнул Кузмин, хотел взять матросов за живое, стал вспоминать славные боевые страницы Кронштадта и Балтийского флота. И верно — захватил площадь, стихли матросы, когда вспомянули им о геройствах революции, о «красе и гордости», но вдруг с заднего ряда к Кузмину донесся матросский в тишине тенор.
— А забыл, как на Северном фронте нашего брата через десятого расстреливал?! — и котлом заварилась, забушевала ненавистью площадь. Долой! Долой! — Кузмин старался, кричал: «Изменников расстреливали и будем расстреливать! Вы на моем бы месте не через десятого, а через пятого расстреляли!»
— Постреляли! Хватит с тебя! Нечего нам грозить, не таких видали! Гони его! Бей!
Кузмина спихнули с трибуны, а на руках подняли своего матроса, и матрос закричал, размахивая в руке фуражкой с лентами, ветер развил черные волосы.
— Товарищи, осмотритесь кругом и вы увидите, что зашли мы в страшное болото! В это болото завела нас кучка коммунистов-бюрократов, которые под маской коммунизма свили себе теплые гнезда в нашей республике! Я сам был коммунистом, призываю вас, товарищи, гоните прочь от себя этих лжекоммунистов, которые толкают рабочего на крестьянина, крестьянина на рабочего! Довольно расстрелов нашего брата! Попили кровушки Троцкий с Зиновьевым!
И заревела душа революции одобрением, гулом, такой страшной ненавистью, что кронштадская Якорная площадь словно заколебалась. Ни Кузмин, ни Калинин уж не выступали, а на трибуну взбежал юркий матрос Петриченко с линейного корабля «Петропавловск» и закричал о расстрелах рабочих в Петрограде, о казнях крестьян по деревням, о кровожадных бюрократах Зиновьеве и Троцком, окруженном царскими генералами, предложил всей площади принять мятежную резолюцию против комиссародержавия. Открытым голосованием, против Калинина и Васильева, приняла вся площадь резолюцию.
— Арестовать их! — кричали. Но что есть духу покатил по льду всероссийский староста на автомобиле к берегу, где ждал его экстренный поезд, чтоб ехать в Кремль на доклад Троцкому и Ленину. А в Кронштадте образовалась своя власть — революционный комитет из 15 матросов.
Это было 5 марта, а 6-го назначенный подавить Кронштадт командарм 7 М. Н. Тухачевский ехал в тронувшемся от Москвы поезде. Он ехал в Петроград, в Петрокоммуну, где Гришка все еще лежал на диване, хоть и писал матросам свое воззвание «Достукались!».